Лестница, хоть он по ней только спускался, забрала слишком много сил. Остановившись на крыльце, Никодим Илларионович прислушался к себе и ощутил такую страшную, высасывающую усталость, что его охватило отчаяние. Это ведь было лишь началом пути. И если пять пролетов лестницы опустошили до дна, то как он дойдет до цели ?

      С трудом перешагнув невысокий порог, он в изнеможении опустился на скамейку у подъезда.

      Сердце билось тяжело и тревожно. Никодим Илларионович глубоко вздохнул несколько раз и, успокаиваясь, запрокинул голову к прозрачному утреннему небу. Между домов, снижаясь ниже крыш, стремительно резали воздух ласточки.

      На крылышки бы, – вздохнул он. – И сразу – туда…

      – …Эй, Ларионыч – чего это ты вдруг в погоны вырядился ?!

      Никодим Илларионович вздрогнул, чувствуя мгновенно, как внутри все напрягается в приливе внезапной тревоги: его вычислили, выследили, окружили; сейчас нейтрализуют – возьмут у самого дома, на первых шагах, и он не сумеет… Он вскинулся, схватившись за свой сверток – и почувствовал, как от мгновенного облегчения по спине катится пот.

      У подъезда стоял сосед с молочным бидоном. Такой же немощный старик, как и он сам.

      – Чего припарадился-то, Ларионыч? – склонив лысую голову, повторил тот. – На кладбище, что ли собрался?

      – На кладбище ?..– подумав, кажется, совсем не о том, что имел в виду сосед, переспросил Никодим Илларионович. – И туда тоже не опоздаю.

      Он зажмурился, снова погружаясь в себя.

      Но сосед стоял, позванивая бидоном – явно не желая уходить, не узнав причину нежданного парада.

      – Встреча ветеранов, – открыв глаза, сказал Никодим Илларионович первое, что пришло на ум, лишь бы избавиться от назойливых вопросов.

      И подвинул под себя сверток, чтобы сосед, не дай бог, каким-нибудь образом не прознал содержимое – хотя, конечно, это было просто смешно…

      – Встреча? – тот склонил голову в другую сторону; лысина сверкнула, уловив солнечный свет. – В семь утра ?!

      Да. В семь утра, – не скрывая раздражения ответил Никодим Илларионович. – Именно так.

      И резко отвернулся, давая понять, что дальше разговаривать категорически не намерен.

      Сосед потоптался еще минутку, потом заковылял прочь.

      Никодим Илларионович выдохнул облегченно. Семь часов – в самом деле рано; можно было еще побыть в квартире. Даже полежать. До начала конца как минимум три часа. Но ему предстоит дорога через город. И не зря он вышел так рано: быть может, сердце выдержит, если иметь запас времени и шагать неспешно, не волнуясь и никуда не торопясь…

      Ласточки кричали пронзительными голосами, одновременно ободряя и предостерегая.