На кухне Слава снял тужурку и на секунду задумался.

      – Я что-то не подумал с собой переодеться взять. А полуголым как-то неудобно.

      Маша посмотрела на выглаженную кремовую рубашку и подумала, что полуголым было бы и неплохо, но вслух говорить этого не стала, хотя почувствовала, что немного краснеет.

      – Петрович! – крикнула она в коридор, – а дай Славе майку какую почище, будь так любезен!

      – А может на него комнату свою сразу переписать, чо так издалека начинать-то? – Петрович пришаркал на кухню, но майку принёс: когда-то ярко-синюю и с эмблемой олимпиады восьмидесятого года, а теперь застиранную почти до белизны.

      – Да он нам кран чинить будет на кухне, что ты бубнишь опять!

      – Кран на кухне? Ну ты погляди, каков жук! Всё, Машка, считай хана тебе, знаю я эти приёмчики!

      – Петрович!

      – Петровичай, не петровичай, а пропала ты девка, как пить дать! Потом, посмотришь, в кино тебя поведёт, да в ресторацию какую, а потом уже и целоваться полезет и всё, считай, как муха в паутине ты – сколько не рыпайся, а свободы больше не видать!

      Слава прыснул смехом из-под раковины.

      – О! – Петрович поднял палец вверх, – Петрович прав! Слушайся Петровича!

      Маша села на табуретку и подумала: а какого, собственно, чёрта?

      – А на кой она мне, та свобода? Может, и надоела уже хуже горькой редьки.

      – Дык я разве же против? Я же о том, что приличные ведь люди ходили, а тут этот… гусар. Погубит тебя, Машка, попомнишь мои слова!

      – Так, так, так! А вот с этого места поподробнее, я попросил бы, – Слава выглянул из-под раковины, – что за люди, насколько приличные и в каком количестве?

      – Да, – поддержала его Маша, – мне тоже было бы ужасно интересно это послушать!

      – Ой, вот набросились на больного старика! Ну приврал немного, для яркости, чего смотрите, как сычи на болото?

      – Да ты, Петрович, врёшь как сивый мерин!

      – Я пью как сивый мерин, а вру иногда, чтоб жизнь вам малиной не казалась. И вообще, Машка, иди вон с Егором «Утреннюю почту» смотреть, мы тут без твоих женских чар с краном справимся.

      – Славон, – заглянул Петрович под раковину, когда Маша, хлопнув его полотенцем по спине, вышла, – пи-сят грамм будешь?

      – Петрович, ну ты что! Мне же ещё гражданских в кино вести и в музей!

      – Тогда я сам, если ты не против.

      – А открой-ка кран мне заодно. Нет, подкапывает ещё – закрывай взад!

      – Ты, Славон, на меня не обижайся, – Петрович чем-то позвякивал, а потом булькал и крякал наверху, – я против тебя лично ничего не имею. Парень ты, вроде как, ничего. И Машке мужик нужен, это и сове понятно, но вот после того своего, отца Егорова, как она убивалась тут, ты себе не представляешь. Как тень ходила, потом выкарабкалась кое-как, недавно вот совсем, а тот, как разошлись – ни слуху тебе, ни духу, ни алиментов. Козёл, короче. Ты, Славон, не козёл же? Ну я вижу, что не козёл, но Машку ты не обижай мне. Я, Славон тут-то тебе не опасен, но если что, то на том свете найду тебя, и спуску не дам, и черти