Несогласный Теодор. Александр Архангельский
Читать онлайн книгу.
ты спекулируешь хлебом, тебе нужен тот, кто не пойдет в милицию; доверенность приходит от одного к другому.
Они ввели нас в сеть «занимающихся хлебом». Трое бывших спецпереселенцев, прибывших за три месяца перед нами, стали директорами трех магазинов хлеба, который выдавался только по карточкам. Ты предъявлял карточку, продавцы срезали часть ея – ту, где были напечатаны даты. И регулярно появлялась комиссия, которая проверяла соотношение между полученным хлебом и предъявленными карточками. Квадратики с датами должны были сжигаться. Но только они, конечно, не сжигались. Их продавали в следующее место, которое отчитывалось ими перед другой комиссией. Оставался вопрос, как выносить краденый хлеб. Это было центральным звеном всей операции. Этим звеном стали мы: моя мама и я.
Ты входил в магазин, с прихлопом клал карточку на стол и говорил: «Мне за предыдущие четыре дня и за два вперёд – столько и столько хлеба». Продавец делал движение, как будто вырезал квадратики с датами. Он возвращал карточки, отдавал нам хлеб, и мы выходили. Каждый из нас отдельно. Я шел прямо в парк, который начинался в двух шагах от хлебного магазина. Там появлялся мужчина, который шагал параллельно со мной, и в какой-то момент я оказывался без хлеба, а он с хлебом.
Для существовавших в городе условий, в которых многие сильно голодали, мы жили сравнительно хорошо. Но были всё же полуголодными – в том смысле, что другой еды, кроме хлеба, почти что не было, даже за деньги нельзя было купить много. Но хлеб-то был.
Самарканд в то время был разделен очень четко. В Старом городе жили узбеки, таджики, а из приезжих поляки, к которым причисляли и нас – поскольку нам выдали польские документы. (Потом опять забрали, кстати). Для моих глаз Старый город был невероятно экзотичен – ориентальный город с рынком и мечетями, который Тамерлан выбрал как свою столицу. Был также Новый город, этнический состав которого был русско-татарский в главном. И там говорили в основном по-русски. В Старом городе говорили по-таджикски больше, чем по-узбекски (села были узбекскими, а города таджикскими), но вообще там царила смесь языков.
Отцу повезло меньше; приказ об освобождении бывших подданных Польши пришел в его лагерь почти с годовым опозданием. Мы не знали, где он; искали всеми силами, но не могли найти – ни его, ни кого-либо из его эшелона. Это звучало плохо. Было чувство, что, быть может, немцы перехватили эшелон. (Идея, что русские, то есть «наши», перестреляют в Катыни людей, нам, конечно, не приходила в голову). Мы старались найти «своих», а это вот как делалось. В то время в каждом месте, где было много «поляков» (то есть бывших польских граждан), имелась стена объявлений, на которой вывешивали записки и телеграммы. Как правило, возле Делегатуры. Все они были примерно одного содержания: «Мы ищем того, того, того, находимся здесь и здесь». Но на наши бесконечные послания не было ни ответа, ни привета. И все активнее просачивались плохие новости с территории,