Первый самолет появился вскоре после восьми. Истребитель сделал два захода, сначала с востока на запад, потом с запада на восток, оба на низкой высоте. Машина не двинулась. Спустя четверть часа ее облетел вертолет, должно быть, фотографируя. В середине дня появились войска. Вдали показались танки и другие машины на гусеницах, а в просвете аллеи, ведущей к ферме, мы видели большую легковую машину и несколько грузовиков, включая телевизионный фургон; все они держались на почтительном расстоянии.

      Опять последовало долгое ожидание. Позже мы узнали, что в это время власти пытались осуществить радиоконтакт, используя всевозможные частоты. Но безрезультатно. Энди потерял терпение и опять предложил бежать к танкам.

      Я сказал:

      – То, что оно не движется, ничего не значит. Вспомни собаку.

      – Помню. Но оно может решить разрушить и сарай.

      – А если мы побежим, оно начнет действовать, и армия начнет… и мы окажемся между двух огней.

      Он неохотно согласился.

      – Но почему армия ничего не делает?

      – А что они могут сделать?

      – Ну, нельзя же просто сидеть.

      – Наверно, не хотят торопиться…

      Я замолчал, потому что услышал гул мотора и грохот гусениц. Мы побежали к окну. К нам приближался одиночный танк. К его башне был прикреплен шест, с которого свисал белый флаг.

      Танк, наклоняясь, двигался по полю и остановился непосредственно под капсулой. Двигатель смолк, и я услышал щебетание ласточки снаружи. И вдруг, совершенно неожиданно, послышалась классическая музыка.

      Я спросил:

      – Откуда это?

      – Наверно, из танка.

      – Но зачем?

      – Может, хотят показать, что мы цивилизованные люди, не варвары. Это ведь отрывок из симфонии Бетховена, тот самый, который должен стать европейским гимном.

      – Сумасшествие, – сказал я.

      – Не знаю. Смотри.

      Машина наконец шевельнулась. Под капсулой