Мозг из жевательной резинки. Александра Нюренберг
Читать онлайн книгу.
пошелестел бумагами. Неухоженный учёный подтянул колени к подбородку и медленно обхватил их длинными руками. Этот безмолвный перфоманс явно посылал сигнал о протесте, но учёный всё же прибег и к вербалке.
– Мне, кажется, всё это не понадобится. Участники эксперимента смогут позаботиться о себе сами. …И как эти ребята в запонках не боятся.
Яйцеголовый довольно резко спросил:
– Чего они должны бояться?
– Ну, всё-таки это ведь довольно нелепая затея. А?
Карлик и рослая особа – она уже стояла у двери и даже взялась за дверную ручку – переглянулись. Хорошо сказано для того, кто всю жизнь обосновывал «затею» научной болтовнёй.
– Поздно. – Холодно отчеканила женщина. – Поздно у вас появилось чувство юмора. Они уже выехали на Побережье.
Дневник «домушника» первого поколения.
«Девятое сентября две тысячи девятнадцатого года от того дня, когда в маленьком городке родился Спаситель мира… или сорок второе Месяца Бурь тридцать пятого года от Сотворения нашего мира. Мир сотворён осенью. Ох…
Ночью акула порвала наши сети и сожрала, предположительно, трёхметрового синего тунца… Старик, наверное, решил покончить с собой. Его бедная башка печально скалилась, пока мы… В таком возрасте они прекрасно разбираются в ловушках. На рассвете вышли в море только втроём – у семерых в нашем гнезде морская цинга. Лекарь не знает, как это лечить. Я приходил к нему. Он долго толковал о приспособлении к среде, это что-то вроде ломки. Запас лекарств исчерпан, да они и не помогли бы нам. Не знаю – я не врач. Я ихтиолог. Я рыбак, будь оно неладно. Да и он тоже. После того, как умер наш первый лекарь, о системных медицинских знаниях нечего и говорить. Помню, что в первый год он часто толковал мне, что мы должны себя подстраховать… но я не нашёл никаких его записей на этот счёт. Опыты и записи прекращены десять лет назад. Я иногда просматриваю старые тетради… рыба ушла на север… решили назначить охоту на акул. Я знаю всех тварей у побережья, но удар у меня уже не тот».
Он посмотрел на свою пятерню в наростах и пятнах. Он забыл то, что написал, и потёр лоб.
«Я начал лысеть… охота на акул… сбор водорослей. Плантации захирели».
Он весь сморщился, припоминая. И поспешно нацарапал:
«Записать. Сынишка Дюйэвич, случай из детства. Она погибла тридцать лет назад… не хочу об этом. Позвоночник дарит мне каждое утро ощущение, будто я только что упал с велосипеда… растворяется он, что ли. Зрение… об этом лучше не надо».
Он часто делал абзацы, табанил плоскость листа зажатым в пятерне карандашом, желая оттолкнуться от написанного ранее, как толкал он лодчонку одним веслом по океану.
«… как хорошо, что Дюйэвич ушла молодой и нежной. Её пальчики не успели огрубеть, как и её душа. Да, её душа осталась молодой, и Спаситель взял её в свою компанию. Сын не похож на неё. Он похож на отца.
Его отец – уродливая тень того симпатичного и недалёкого