Главный подозреваемый. Генрих Эрлих
Читать онлайн книгу.
я сразу не догадалась и не вспомнила. А коли ты тогда со мной был…
– Тайка, забудь!
– О чем я должна забыть, дорогой? О выстреле или о том, что ты его слышал?
– Обо всем забудь. Ешь мясо, понюхай, как пахнет, вина выпьем, потом любовью займемся. Жизнь прекрасна!
В тот вечер их не беспокоили. У следователей и без них дел хватало. Впрочем, все действия, предпринятые следователями и тогда, и впоследствии, не привели к положительному результату. Чего о них и рассказывать?
Но суета, поднятая ретивым молодым оперуполномоченным в вечер трагедии, имела одно неожиданное следствие. Жители дома, вовлеченные во всю эту кутерьму, не поняли, что спектакль, в котором им были отведены роли статистов и «Кушать подано!», уже сыгран, занавес опущен, зрители разошлись, что и им пора расходиться по домам, самим превращаться в зрителей, а еще лучше все забыть по мудрому совету Северина. Они же посчитали, что это не окончание спектакля, а всего лишь антракт, и за отсутствием режиссера стали сами придумывать себе роли, импровизировать, стали выискивать, вынюхивать, вникать, сопоставлять, копаться в воспоминаниях, ближних и дальних, в общем, стали думать, а потом и действовать, что в таких делах не только нежелательно, но и опасно.
Продвинулись они в своих расследованиях далеко, даже слишком далеко, намного дальше официального следствия. Помогло им в этом, в частности, то, что они не были обременены всей этой процессуальной рутиной, протоколами, экспертными заключениями, уликами и прочими доказательствами, ничем таким, что можно было бы приобщить к делу. Все, чем мы располагаем, это рассказы, которые они сами рассказали или могли рассказать. Если бы захотели и смогли.
Ромик
Ну и денек выдался! Наверно, самый интенсивный в моей жизни, пока, конечно. Есть о чем рассказать! Вот и Машка, в кои веки, сама меня разыскала, в кафешку затащила и слушала, раскрыв рот. Я вроде как крутой, свидетель убийства.
Хотя какой я свидетель? Говорят, что я ближе всех к месту убийства находился, кроме убийцы, конечно, и что с того? Я же ничего не видел, я вообще ничего не понял, у меня ни единой мысли об убийстве или чем-то там таком в голове не мелькнуло, пока крик не услышал и в квартиру не вбежал. Да и тогда… У меня тогда вообще никаких мыслей не было, если честно. Было, наоборот, какое-то странное ощущение, что я это не я, а какой-то сторонний наблюдатель, который смотрит, нет, не на труп, а на молодого парня, похожего на меня, на Мещерякова Романа Александровича, и удивляется, что тот ничего не чувствует, ни страха, ни любопытства, ни горя.
А ведь вроде как должен был чувствовать. Я же мертвяков ни разу в жизни не видел, даже на похоронах никогда не бывал. А тут смотрю и – ничего. Как на куклу смотрю. Кровь лужей, блестит и растекается. Хоть и недолго смотрел, может, секунду или две, а почему-то отметил, что – растекается. Еще подумал, что наверно в ковер впитывается, за счет капиллярных сил. А еще – что ковер теперь выбросить придется, дорогой ковер, но не отмоешь. «Какой ты смелый», – это Машка сказала.
Почему – смелый? В чем тут смелость? И зачем она вообще здесь нужна? Разве в кино нужна смелость?