Толпа беснуется, толпа качается;

      автомобили, как петарды, разрываются,

      а их хозяева в пыли катаются,

      в истерике от смеха задыхаются.

      И все в безумии ломается,

      толпа волною колыхается,

      под ритмы музыки качающей

      она волнуется и кружится.

      Заезжий гость лягает пяткою,

      а тихоглазая цветёт;

      в толпе многоголосой шут стенается

      и что-то там кричит, орёт.

      А в медном зеркале обманчивом

      звон, отражаясь серебром,

      провозглашает царя богом,

      а может быть, опять, шутом.

      1276.11.

      Искривлено, искривлена, кривой,

      как зеркало, дрожит над головой

      и, отделяя шаг от пустоты,

      взрывает голову звон тишины.

      Он замирает в миллиметре от конца;

      шаг нужен, но есть вопрос «Куда?»

      Баланс так хрупок, паутина так тонка

      – у пропасти совсем не видно дна.

      Три всадника: у них есть три коня,

      есть три дороги и цель всего одна;

      определённо, всё предрешено,

      но всё же что-то тут не то…

      Вечерняя грязь замирает в пыли,

      в комьях земли, в всплеске воды,

      под соснами мягкою тишиной

      крадётся, как тень, по дороге ночной.

      Её отделяет всего два шага

      от шума вначале и от конца;

      дождя не любя, не боясь, не дрожа,

      она веселится, жизнь так любя.

      1277.12.

      Вот шествие по улице идёт

      навалом, прёт вперед и прёт,

      смывая мусор к берегам,

      к свисающим стеной домам.

      Мерещатся трамваи по углам,

      страсть непонятного животного веселья,

      над фабрикой предутренний туман

      и тарахтящие какие-то известья.

      Разламывая скорлупу утра

      и наливая в лужи щебень,

      день выползает из угла

      – как индюка бордовый гребень.

      Он предлагает три пути, но все они говно,

      придётся делать – как всегда и лезть опять в окно.

      Секрета нет и нужно лишь успеть

      найти, кому по роже дать и обмануть