«Новое зрение»: болезнь как прием остранения в русской литературе XX века. Елена Трубецкова
Читать онлайн книгу.
«параноический делирий» сохраняет «драгоценные камни, которые исчезают при пробуждении и которые мы „помещаем“ и заботливо „храним“ в наших снах как свидетельство существования „обетованной страны сокровищ“»[83]. В 1939 году во время поездки в Америку он создает свою «Декларацию независимости» – «Декларацию независимости воображения и прав человека на его собственное безумие».
Подчеркивание Дали параноидального характера творческих видений отражало общую установку модернизма и авангарда на нарушение «нормы» и поэтизацию безумия, которое в ряде случаев рассматривалось как неотъемлемое свойство творческого сознания. Еще Ницше писал о безумии как исключительном даре дионисийского художника: «‹…› дорогу новым мыслям прокладывает безумие, и именно оно разрывает заколдованный круг обычая и суеверия»[84]. Ольга Сконечная, отмечая сложное переплетение поэтизации безумия у Ницше с идеей вечного возвращения, показала преломление этих идей в параноидальной поэтике Андрея Белого[85].
Итальянские футуристы считали «почетным титулом кличку „сумасшедшие“, посредством которой пытаются заткнуть рот новаторам»[86]. Русский футуризм рассматривал безумие как подлинную свободу творца – от пошлых рамок обывательского сознания, от традиции, от предсказуемости, в чем можно видеть своеобразное преломление романтической эстетики:
Нассчитают дураками
амыдуракилучшеумных, –
писал Василиск Гнедов[87].
Безумие становится не только эпатажной позицией молодых поэтов, оно привлекает футуристов свободой создания новых форм и парадоксальных образов.
Подняв рукой единый глаз,
кривая площадь кралась близко.
Смотрело небо в белый газ
лицом безглазым василиска, –
таким увидит Маяковский современный урбанистический пейзаж[88].
В контексте интересующей нас темы важно наблюдение И.Ю. Иванюшиной, связывающей «поэтику безумия» русского футуризма с категорией остранения: «Расфокусированный взгляд безумца, дающий неожиданные, случайные углы зрения, – одно из средств достижения программного для футуристической поэтики эффекта остранения (остранение – странность – ненормальность – сумасшествие)»[89].
Тему безумия будут активно разрабатывать обэриуты: она интересует их как проявление максимальной свободы и как наиболее адекватный «язык» для описания абсурдного мира[90]. Но, несмотря на то, что ОБЭРИУ было тесно связано с живописью русского авангарда[91], в разработке темы сумасшествия авторов привлекали не столько эксперименты с необычными визуальными ракурсами, сколько лингвистический и философский аспекты осмысления проблемы[92].
Следует вспомнить, что разные виды психиатрических диагнозов (особенно истерия, шизофрения и паранойя) звучали по отношению к отступавшим от реалистических
Там же. С. 143.
Александр Кобринский на примере рассказов «Разговор о сумасшедшем доме», «Елка у Ивановых» А. Введенского, «Судьба жены профессора» Д. Хармса показывает «неслучайность» этой темы для философии и эстетики объединения и прослеживает здесь продолжение традиции Андрея Белого. (
М.Б. Мейлах рассматривает биографические и творческие связи поэтов с К. Малевичем, П. Филоновым, П. Соколовым. Также автор обращает внимание на то, что в теоретических построениях Заболоцкого, отраженных в Декларации обэритуов, поэт «пользуется художественной терминологией, обычно применяемой по отношению к кубистической живописи или к филоновскому аналитизму. Так он говорит о разбрасывании Введенским предмета – на части, действия – на составные, а о его лирике как о средстве „сдвинуть предмет в поле нового художественного восприятия“. В особенности же это относится к его автометаописанию: „Заболоцкий – поэт голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя. Слушать и читать его следует более глазами и пальцами, нежели ушами“. Это перекликается с ‹…› самоименованием Хармса заумного периода как „чинарь-взиральник“, направления же, объединившего его с Введенским, как „Взирь-Заумь“‹…›» (