Дни летели незаметно, и над русскими просторами закружила зима. Мороз замостил чистым хрусталём реки и озёра, а метелица, заботливо укутав пуховым одеялом поля, приодела леса в парчовые одежды. Поблёскивая на солнце бриллиантовыми искорками, пушистые ели хвастались друг перед другом белоснежными шубками, а березы и осины, прикрывшись тончайшими ажурными шалями, поражали округу великолепной ледяной роскошью. Земля погрузилась в торжественную задумчивость, только звон бубенцов несущейся по накатанной дороге резвой тройки будоражил воздух, заставляя тревожно взметнуться птицу или кинуться наутёк ошалелого зайца.

      Жизнь в доме боярина Григорьева не сильно тяготила Таяну. Боль разочарования постепенно отступила, но время от времени девочка, вспоминая о княжиче, начинала грустить. «Как он там? Наверное, счастлив с молодой женой и не вспоминает обо мне…», – проносились печальные мысли в её детской головке.

      Таяна прислуживала Оленьке, но по большому счёту оставалась больше подружкой, а не прислугой боярышни. Девочки вместе занимались рукоделием, а строгая нянька, внимательно следящая за усердием благородной воспитанницы, порой ставила ей в пример аккуратную вышивку Таяны.

      Зачастую Оленька даже завидовала своей служанке, поскольку та пользовалась большей свободой, чем она сама. С разрешения хозяев Таяна могла покидать терем и свободно участвовать в народных гуляниях, а самой боярышне разрешалось разве что посещать церковь да очень редко большие праздники. На свадьбы, где могли присутствовать незамужние девицы, девочку не брали. «Мала ещё» – говорили ей, и Оленька обиженно дулась. А потому Таяна стала её глазами и ушами и главной собеседницей.

      Для обучения дворовых детей грамоте в дом боярина Григорьева пригласили местного дьякона. Узнав, что Таяна уже может писать и читать, отец Серафим подивился её умению и предложил позаниматься с ней латынью или греческим, но девочка больше заинтересовалась