Мы с Валеркой играли в «дурака», и мне вдруг захотелось пИсать.

      Бежать для этого дела в домик не хотелось, общественный туалет был страшнее ядерной катастрофы, я привычно вышел за парапет и углубился в кусты.

      Но, найдя приличное место, замер от странного звука.

      Что-то журчало – громко, отчетливо и… незнакомо.

      Я замер, боясь шевельнуться. Потом, перетекая по воздуху, осторожно переместился в направлении источника звука.

      И увидел женщину.

      Лица ее я не рассмотрел: верхняя часть была загорожена горизонтально нависшим суком дикой сливы.

      Это могла быть хоть жена отцовского приятеля, мать грудастой Наташи, хоть Валеркина мать, чьего тела я не разглядывал.

      Я мог сказать точно лишь то, что это – не Алла Эдуардовна, жена дяди Славы, обладавшая грудью острой, как пара ракетных головок. Она никогда не купалась, ссылаясь окружающим на какие-то «женские проблемы», и все три недели просидела на пляже, не переодевая одного и того же красно-желтого купальника.

      Купальник дяди Славиной жены относился к разряду тех, какие я видел на пловчихах, гимнастках и исполнительницах аэробики: он был цельным и состоял из нижней части, непрерывно переходящей в верхнюю.

      То есть являлся топологически связным, хоть и не односвязным, поскольку имел две дырки для продевания рук и две – для ног.

      А на меня из-под колышащейся листвы смотрели блестящие колени, которыми заканчивались бедра, ровно посередине перечеркнутые спущенными купальными трусиками с вывернувшейся белой подкладкой.

      Откуда-то из промежутка между ними, из-под вершины «наблы», которую я не видел, но представлял по Костиным нескромным рисункам, бежала вниз винтообразно завернутая желтая струйка.

      Она падала с шумом, образуя пенистую лужицу, которая быстро ширилась, темнела и еще быстрее светлела по краям, впитанная исстрадавшейся от жажды крымской почвой.

      Я стоял, завороженный зрелищем, жадно вдыхал незнакомый, терпкий и соблазнительный запах – зная, чтО именно мне хочется сделать прямо сейчас, и опасаясь быть застигнутым.

      Когда струйка иссякла, превратилась в капли, исчезла совсем, бедра сдвинулись и ушли вверх, исчезли вместе с трусами. Через несколько секунд в лужицу, которая еще блестела, но уже не пенилась, откуда-то сверху упала скомканная бумажная салфетка, такие стояли на столиках в столовой нашей базы.

      Листва прошуршала громче: неопознанная незнакомка выбралась из-под кустов и ушла обратно на пляж.

      Увиденному наверняка позавидовал бы сам Костя, ведь вряд ли его радикальная мать мочилась голая во дворе.

      Я все еще не шевелился – салфетка нехотя развернулась, показала темное влажное пятно