Любовь – на мой жесткий математический взгляд – прежде казалась мне столь примитивным явлением, что о ней было смешно говорить, а писать, так и вообще невозможно.

      Силу любви по-настоящему я испытал в зрелом возрасте – когда я понял, что люблю свою жену до такой степени, что ради ее блага готов уничтожить все человечество. Но этому способствовали обстоятельства, которые ни с какой точки зрения нельзя назвать благоприятными.

      Это я, возможно, еще вспомню, хотя все то слишком тяжело вспоминать.

      Но и сейчас мне кажется, что любовь не имеет рационального зерна в своей основе.

      Мальчишкой, разумеется я не задумывался о сути этого чувства.

      По крайней мере, до определенного момента.

      На уроках литературы я часто вспоминал Костины отчаянные слова о том, что принятое эпохами обожествление женщины есть страшная ложь. Высказав наболевшие мысли, мой друг одним движением растоптал само понятие платонической любви и заявил, что единственное право на существование имеет любовь плотская.

      Впрочем, проблемы такой любви в советской школе семидесятых годов не обсуждались, школа была бесполой.

      Плотской любви у советских людей как бы не существовало.

      Заговорить о ней всерьез было столь же опасно, как сейчас во всеуслышание заявить, что «Властелин колец» – дрянная книжонка, для которой даже место в туалете слишком почетно.

      Но платоническая любовь в своей общественной значимости поднималась выше стратосферы и мальчикам было положено влюбляться.

      Причем, по большому счету, все равно в кого: наши чувства – те, о которых возвышенно писала русская классика – оставались неразвитыми.

      Девчонки с определенного момента оказывались распределенными среди одноклассников.

      Тогда Россия еще не опустилось в нынешнюю демографическую яму; парней хватало, из-за девиц порой дрались, причем всерьез, как за какие-нибудь нефтяные скважины.

      Сейчас мне это кажется смешным.

      Во всяком случае, я твердо считаю, что отроческая платоническая любовь есть временное помутнение рассудка с концентрацией на одном человеке без всяких на то оснований.

      Само понятие «платонической любви» мне кажется бессмысленным.

      И вредным, как добрачное целомудрие.

      Оправдать любовь может лишь ее биологическая суть, с которой все и начинается.

      Вот ее-то, этой сути, было в нас достаточно, она заставляла влюбляться.

      Влюбляться неразумно, поскольку школьное «рыцарство» с тасканием портфелей без достижения чувственного результата сейчас кажется мне глупостью.

      Правда, тогда про свою любовь я бы не сказал, что она