– ….слышали, Василиск-то опять сегодня…

      – А? – оторопело смотрю на булочника.

      – Да василиск, говорю, ночью сегодня объявился…

      – Видели?

      – Да кто ж его видел, он же в камень обращает! Сегодня на площади офицера нашли окаменевшего… Жуть такая, глаза навыкате, что-то страшное углядел…

      Меня передергивает. Еле-еле начинаю приходить в себя, ну еще бы, полночи не спал, потом кое-как продрал глаза в три часа пополудни, разбуженный колоколом на башне…

      – Ужас какой… – еле выжимаю из себя, набираю корзину кренделей к чаю.

      – Этот-то, говорят, офицера резать собрался…

      – Кто этот?

      – Да этот этот… следователь там какой-то… Картман, кажется…

      Киваю.

      – Вот, говорят, разрезал, а там внутри нет ничего, ни сердца, ни легких… вот он и думает теперь…

      Молчу. Думаю, что скоро окаменевших фигур станет больше…

      Не наша память

      Хочу увидеть, как я родился.

      Не успеваю.

      Хочу хотя бы увидеть, как встретились мои родители – на этот раз смотрю пристальнее, внимательнее – все равно не успеваю, еле-еле вижу краешком глаза, как мой отец бросает в лужу палки…

      Ты не так смотришь… не так…

      Гедда лучше знает, как смотреть, Гедда умная, Гедда показывает мне – не понимаю, снова не понимаю, и еще раз не понимаю, и уже когда отчаиваюсь что-нибудь понять – до меня доходит, как надо смотреть, чтобы увидеть во всех направлениях.

      Молчу.

      Все равно не вижу, как встретились мои родители, мне кажется, они были вместе всегда, с того момента, как вместе бросали в лужу палки, а то и раньше…

      Хочу увидеть самого себя, например, в тот момент, когда не сказал Гедде, что люблю её – снова смотрю и не нахожу, снова хочу спросить у Гедды, где этот момент, снова не спрашиваю – ищу сам, давай же, давай…

      …нет….

      …как будто его и не было никогда…

      …никогда…

      …не было…

      И меня самого как будто тоже никогда не было в бесконечном потоке прошлого, напрасно смотрю тропинку за тропинкой, дорожку за дорожкой, по которым ходил до школы, здесь вот дрался с бандой Сысого, помню день в день, час в час, – нет, ничего, Сысой идет со своей бандой, а меня нет, нет…

      Хочу спросить у Гедды – почему так.

      Не спрашиваю.

      Хочу спросить у Гедды, живые мы еще или уже мертвые – тоже не спрашиваю.

      Мне кажется, она не знает.

      Не знает.

      Я хочу отвлечь внимание Гедды от пятнадцатого сентября – отвлечь любой ценой, нц пцсть даже не от всего пятнадцатого, хотя бы от трех часов пополудни, когда все случилось. Не успеваю, не могу – Гедда видит, Гедда смотрит, я еще надеялся, – отвернется, закричит – нет, нет. Пристально смотрит, я бы даже сказал – с интересом…

      – Значит… значит, я…

      Она хочет сказать – умерла, она не договаривает.

      Не выдерживаю:

      – А я? А мы все?

      Хочу спросить, что будет с нами, когда мы вытянемся в бесконечные спирали – не спрашиваю.

      Я