Яновский сидел в избе за кружкой холодного чая. Перед ним лежало письмо из дома. Жена сообщала, что племянник Коля, который вырос у них на глазах, убит несколько дней назад на волоколамском направлении. Его мать еще не знает об этом. Как ей сообщить? Яновский любил сестру особенной, отцовской любовью. Всю жизнь он привык заботиться о ком-нибудь. Глаша всегда казалась ему маленькой девочкой, даже когда она вышла замуж за его однополчанина. «Надо написать ей. Чем скорее, тем лучше», – решил он и потянулся к своей полевой сумке, лежавшей на краю стола.

      – Товарищ гвардии батальонный комиссар! К вам сержант из зенитно-противотанковой батареи, – доложил ординарец, – вроде как не в себе. Впустить?

      Сомин остановился на пороге.

      – Слушаю, – сказал Яновский.

      – Я не дезертир, – произнес Сомин заранее заготовленную фразу.

      Комиссар отодвинул от себя полевую сумку и начал ходить из угла в угол.

      – Еще что скажете, Сомин?

      Сомин рассказал все. Это было очень трудно. И Яновский понимал, как трудно этому юноше открыть чужому человеку и начальнику свой позор и свою боль.

      В штаб уже было доложено, что сержант Сомин исчез. Бойцы, посланные на поиски, вернулись ни с чем. Земсков порывался ехать сам, но ему не разрешили. Арсеньев бросил коротко: «Когда приведут, немедленно под арест. Сопроводительную – и в трибунал». Собственно говоря, Сомин отсутствовал только два часа сверх разрешенного ему получаса, но за это время дивизион успел сменить исходные позиции. А что, если бы за эти два часа дивизиону пришлось побывать в бою? Кто командовал бы орудием Сомина? Могло бы случиться и так: весь расчет погиб, выполняя боевую задачу, а командир орудия остался цел и невредим, потому что он в это время отсутствовал.

      Последнее предположение Яновский высказал вслух:

      – Могло так быть?

      – Могло.

      Сомин смотрел прямо в глаза Яновскому и видел в них