Никогда ни на что не жаловался, всем был доволен. Больше всего огорчало его то, что он стремительно терял зрение, почти не мог уже читать. Зато он всегда приходил, какие бы вечера у нас не устраивались в гостиной. Хоть дети из детсадика придут перед стариками выступить со стихами и танцами, хоть местный поэт заглянет – стихи почитать, хоть кто-то из здесь живущих затеет пересказывать какую-то книгу – Семен Григорьевич в первых рядах слушателей будет.

      Его сосед Владимир Иванович, хоть и напоминал его внешне – тоже легкий, худенький, тоже видел все хуже, но от Семена Григорьевича отличался очень. Бывший москвич, выучившийся на инженера, основное свое образование он все-таки получил в лагерях в годы репрессий. Он мог очень интересно и часами рассказывать о тех, с кем сидел в тюрьмах, встречался на пересылках, бок о бок спал на лагерных нарах, но та же лютая жизнь приучила его никому не доверять, и семьи у него не сложилось. И еще – ему очень хотелось задержаться на этом свете, пожить еще – и он все время боялся, что вот-вот умрет. Любую боль в сердце он воспринимал как предвестник инфаркта, в голове – как признак инсульта. То ему казалось, что сердце останавливается, то руки холодеют… По нескольку раз в день он становился на весы – не худеет ли? Не вгрызлась ли в него тайно злая опухоль?

      Арсений Викторович, бывало, заходил к Владимиру Ивановичу по несколько раз в день – просто, чтобы успокоить. Хуже, если приступ паники накрывал нашего старичка ночью. Скорая к нам ездила неохотно, бывало, что задерживалась на час-два. И то сказать, вызывали мы её часто – ведь второй этаж был заполнен нашими лежачими.

      Их у нас было больше. У многих родственники просто измучились, готовы были платить любые деньги, только чтобы жить как раньше – не вскакивать к больному по ночам, не ворочать его. Это ведь целая премудрость, ей надо учиться. И эти знания кажутся мне более насущными, чем алгебра в школе. Не всем пригодится та алгебра. А лежачие старики достаются многим.