Египетский голубь. Константин Леонтьев
Читать онлайн книгу.
и формалист в светском отношении. По службе человек основательный и трудолюбивый, но во всем остальном до невозможности скучный. Хотя с виду мы жили с ним очень мирно, потому что он был характера ровного, серьезного даже и в светских мелочах, и очень обязателен как товарищ, но я его что-то не любил; другой член посольства, очень язвительный, насмешник и выдумщик разных прозвищ, прозвал его (за глаза, разумеется) «вестовым»: это очень было удачно, потому что у него были черты лица очень грубые, лицо красное, белокурые и густые солдатские усы, без бороды. Я где-то видел таких солдат.
Он вышел на лестницу в ту минуту, когда Блуменфельд и милая незнакомка не завернули еще за поворот дорожки. Я оглянулся на него; он поглядел им вслед и равнодушно сказал:
– Я ее знаю; это жена одного здешнего банабака, Антониади.
Что значит банабак, я уже знал тогда. Банабак значит по-турецки: «эй ты! смотри на меня!», т. е. «слушай, я тебя зову!..» Простые люди в Турции беспрестанно кричат друг другу: «эй! банабак!»
Поэтому и сделали из этого особое название банабак: простой, «здешний восточный человек»; вроде нашего русского хам, только с менее злым и подлым смыслом… Просто: человек здешний… и больше ничего.
– Она не похожа на жену банабака, – сказал я галантерейному и раздушенному вестовому.
– Не похожа, а жена, – отвечал он. – И почему ж не похожа! Что ж в ней особенного… Эти синие ленты у ней, правда, очень хороши (вестовой был тонкий знаток в женской одежде), заметили вы на них тонкие бордюры соломенного цвета? Это очень мило; очень мило. И шляпка хороша. Она, впрочем, воспитывалась в Одессе; из порядочной семьи негоциантов. А он банабак. Впрочем, был долго в Англии… Не пойдете ли и вы вместе завтракать в Бельвю?
– Пойдемте.
Мы спустились вместе с лестницы и встретили Блуменфельда. Проводив так любезно «жену банабака» до ворот, он вернулся с лицом уже недобрым, недовольным и насмешливым, и с первого слова начал передразнивать эту женщину, перед которой он только что так искренно, казалось, рассыпался.
– «Виновата, я другой раз буду становиться сзади…» – говорил он с гримасой и немного картавя (она, правда, немного картавила или, вернее сказать, «пришепетывала», я должен употребить это слово, хоть и ненавижу его; мне кажется оно слишком грубо для Маши и для ее тонкого и едва заметного недостатка).
– Pardon, chère maman! – продолжал Блуменфельд, глядя на меня и на камер-юнкера с насмешливою улыбкой. – Pardon, chère maman… Я буду умница… Ingénue!., каналья… бестия!.. Молодой человек! (так любил он звать меня, хоть сам был еще года на три моложе меня) а! Молодой человек… Умоляю вас, не влюбитесь в эту бестию… Я уже по глазам вижу, что эта баба шельма, которая вас сделает на всю жизнь несчастным.
– Хорошо, я не буду влюбляться в нее, – отвечал я смеясь. – Да и где же мне ее найти.
– Вы хотите найти… Что вы мне сделаете, даром не скажу вам адреса!
– А! Блуменфельд уж узнал сам… справился там за кустами! – воскликнул камер-юнкер. – Не огорчайтесь (прибавил он, обращаясь ко мне) и не уступайте