Но, слабый славянин, русь техносила[1],

      Зубылда наш, угрюмый зубоскал,

      Я русопят, а не славянофила

      Отсталый взгляд, – ты на словах палкал[2],

      Ни воин, ни мудрец, как был, ни то,

      Ни сё, кентавр, а русь прорвёт реальность,

      Торговлю праздную, продажность: «Что-о?!

      Вам от своих трудов жильё и транспорт?!» —

      Мы привлечём из северных широт

      Любовь к войне и мудрости – волков,

      Природы римских духов – той тропой,

      Где lupus их звучит не «волк» – «любовь»[3].

      И быть – ещё чужое бытиё,

      Но соучастие в ином – своё.

      Леденящая

      синева октября,

      и под ветром солнечного света

      волнуется жёлтая зелень деревьев —

      плач журавлей несут скорбные крылья.

      Настоящая

      заря перелёта,

      плывут за волною волна – подряд.

      Журавли растеклись – у всех на глазах —

      подземным океаном потопного крика.

      Но с ветром усилий,

      величая землю плачем,

      дождались собратьев,

      на клинья разбились.

      «Из Белоруссии! —

      смятение моё

      усилила женщина —

      летят!».

      Летят, чтобы проснулись мы,

      летят и кричат: учители,

      два жезла силы добыли мы,

      словене и кривичи,

      Успешные —

      Наш русский меч и русский крест,

      стянули усобоядных славян

      под русский стяг, —

      на белый свет!

      Не задирая носа, голосом ясным,

      Без пафоса, но с чувством перемен,

      Не удаётся сказать вам незаглазно:

      И я хочу – послать бы в передел

      Клеймённых русских, чей чекан «безобразник»,

      А с ним «буян». Любой бы леденел —

      Глаза в глаза – поняв, что переключатель

      Задатчика движений вековых —

      Всего лишь наше слово, как обладатель

      Вещей и дел. Слова имея, вы

      Прямым путём придёте к действию, к славе,

      Язык не умер, будете правы́.

      Что толку, что – да и зачем же под немцев

      Генетика коси́т у вас? Когда,

      Рождённые мы дважды, мы – русь, воскресши

      В