Поселок мутантов являл собой жалкое зрелище: три или четыре десятка убогих домишек, несомненно возведенных на средства Экологического комитета, крошечный пятачок центральной площади, такие же крошечные, отвоеванные у леса поля-огороды. Сколько же их осталось? Сотня? Две? Похоже, что высыпали нас встречать все, кроме самых ленивых. Федю здесь знали, а вот меня разглядывали с опаской. Скворцов изложил суть вопроса, мол, приехал к Колдуну старый знакомый – повидаться. Из толпы выдвинулся дряхлый старец – двумя руками он тяжело опирался о внушительный посох, а свободная, нелепо и бессмысленно торчавшая откуда-то из области правой лопатки, непрестанно шевелила корявыми пальцами, словно перебирала невидимые четки. Старец резонно возразил, что Колдун, он сам решает, кого ему видеть, а кого – нет, и поскольку все знает наперед, то, ежели бы, к примеру, хотел бы своего знакомца повидать, так непременно или сам явился б или бы позвал. А раз не явился и не позвал, значит, не надо ему этого… А проводить сами они никак не могут, потому что против воли Колдуна им совсем нельзя. Колдун дичь приманивает, Колдун урожай дает и непогоду отводит. Вот давеча, скажем, без дождя никак было… И все в таком же роде.

      Кто-то подергал меня за рукав. Я обернулся. Лысая женщина, глаза-щелки, руки и лицо в страшных пятнах, короткие, чудовищно кривые ноги…

      – Я помню тебя, – сказала женщина, и я вздрогнул, потому что голос у нее оказался чистым и ясным и разительно контрастировал с жутковатой внешностью… – Я маленькая была, мы еще в Городе жили, а ты приехал на такой же железной машине. С другом приехал, он хороший был, цацку вот подарил.

      Женщина показала раскрытую ладонь с лежащей на ней свистулькой из автоматной гильзы, и я вспомнил. Девочка Танга. Умненькая.

      – А ты снова приехал, чтобы звать нас воевать? – спросила она. – Тогда уезжай, нам тут хорошо.

      – Послушай, Танга, – я наконец разлепил пересохшие губы, – никуда воевать я вас не зову. Мне к Колдуну надо. Очень.

      Она