Солнце в скобках, или Любовь цвета роз. Наталья Штурм
Читать онлайн книгу.
удовлетворенно хлопнула ладонью по столу и заключила:
– Вот! То-то и оно. Никто не станет стараться ради чужого ребенка, если свой не пристроен как надо.
Ей бы совсем раскиснуть от такой правды жизни, но Вероника держала в руках письмо, и это был ее главный козырь.
– Бабака, признайся, о чем ты думаешь. Ты ведь намекаешь на что-то, да?
Вероника взяла бабушку за руки и, как кошечка, потерлась о них мордочкой.
– Надо было тебя Лизой назвать, – пошутила бабушка. – Лиза-подлиза. Эх, испортят они тебя…
– Кто они? – не поняла девушка.
Бабушка молча стала собирать посуду, отнесла ее в сервант, потом взяла стул, кряхтя вскарабкалась, стащила с верхней полки папку с квартирными документами. Извлекла оттуда газетную вырезку, чертыхаясь, слезла со стула, не взглянув, положила перед Вероникой на стол.
– Не хотела я этого разговора. Но дальше молчать – тебе навредить.
Желтая от времени, пропахшая пылью газетная вырезка с танцующей балериной. Текст был отрезан. Только фото, но какое знакомое лицо…
– Это кто-то известный? – спросила Вероника.
– Да, это твоя мать.
Изображение истерлось, но все равно отражало богатую эмоциями бабушкину жизнь. По краям следы от маникюрных зарубок, видать, в гневе изреза́ла все дочкины достижения. Поверхность бугрилась пролитыми слезами, а потертость – наверное, изгладила ее своими сухими сморщенными пальцами. Эх, бабушка, выдала ты себя, гордячка сибирская…
Но сейчас главное не спугнуть ее рассказ.
И бабушка по шагу, как по минному полю, пошла по памяти…
– Если бы не это письмо, никогда ни слова ты не услышала бы о своей, прости господи, матери. Девочкой она была неплохой, послушной, старательной. Глазищами своими бархатными смотрит, как олененок, и так нежно ко мне ластится. Мамушкой меня называла, ни на шаг не отходила. Как хвостик вечно вилась рядом. А уж какая талантливая была, пластичная! Станет на кухне между столом и диваном и ножки вверх оп-па закидывает и спинку прогибает. Чуть музыка зазвучит – сразу на носочки встает и балерину изображает. Жили мы тогда в Питере, в пятикомнатной коммуналке. Соседи – интеллигенция недобитая, люди творческие, двое музыкантов, актер. И балерину одну к нам подселили. Зашла она раз ко мне за стулом, увидела, как дочка моя кружится вокруг себя под вальс Шопена и спрашивает: «Хочешь балериной стать?» А моя аж затрепетала вся от радости. Подошла к балерине этой, серьезная такая, присела на одно колено, руку назад вывернула как Лебедь Сен-Санса и молчит. А на глазах слезы. И так смотрит! Ведь маленькая была совсем, лет восемь. Близко к сердцу все принимала. И не скажет иной раз, а так посмотрит, что и слов не надо. Все мимикой, движением умела передать. Я и сама чувствовала, что развивать ее талант нужно, отдавать учиться. Но слишком хорошо знала, что такое богемная жизнь, как тяжело пробиться в лидеры. Моя-то мать тоже была актрисой, и ее победы и поражения все вот здесь, в моей памяти.
Бабушка коснулась своей головы,