– Вы сожалеете о содеянном?

      – Да.

      – Да?

      – Это же правильный ответ?

      – Вы должны проявить раскаяние.

      – Разве так у нас заведено? Кто лучше соврёт?

      Да уж. Зачем следить, чтобы мой киллер-сокамерник пил антипсихотики?

      – Как же тебя свастика прёт… Мендельсон. Типа ирония?

      – Фамилия немецкая.

      – Стой. Ты ведь Хаус? У меня стрёмные боли. То в локтях, то в коленях.

      – Знаешь, что стрёмно? Медпункт – большой и белый. Легко со мной перепутать. Я и, правда, большой.

      Серьёзно? Будешь перечить, хотя я на двадцать кило тяжелее, а моя трость, хоть и безопасная, может не понравиться твоей толстой кишке.

      – Нет никакой сыпи на лице.

      – Само собой. Он – одна большая голова.

      – Топотуна лучше не злить. Его так зовут не потому, что он олень Санты.

      – С каких пор у Санты есть олень Топотун?

      – Ты меня не понял.

      – А толку, если ты оленей не помнишь?

      – Значит, решил помочь? Потому что докторша не поверила?

      – Знаешь другой способ доказать, что она – идиотка? Слушаю.

      – Это Николь. Живёт у мамы, потому что безработная. А мама меня ненавидит. Не приезжает, не отвечает на звонки.

      – Так бывает, когда девочке двенадцать.

      – Док! Чего изволишь? Неделя скидок на тосты с сыром. Есть новые журнальчики.

      – Мне бы чего-то… повикодинистей.

      – Это не волчанка.

      – Это хорошо?

      – А по ощущениям?

      Хватит. Я слушаю твои лёгкие, а не нытьё.

      – Вы мне доверяете?

      – А разве не стоит?

      – Вы совсем в людях не разбираетесь. Тут не ясли.

      – Людей понять трудно, и люди меняются.

      – Почти ошиблись с первым и совсем мимо со вторым.

      – Почему