В четыре часа пополудни Иван Федорович из квартиры, что находилась в первом этаже корпуса, снова прошел в кабинет. Мысли были теперь не те, что с утра. Множество планов требовало от нового директора и множества забот. Нужны новые науки и новые профессора. Нужны классы, где лучшие морские офицеры могли бы продолжать обучение… Летняя практика на учебном корабле должна проводиться для гардемаринов ежегодно… Для матросских детей необходима школа. И пора взяться за постройку дома для семейных матросов, что служат при корпусе. А то живут в подвалах с женами и детьми, и даже с внуками, как Матвеич…

      Григорий, словно откликнувшись на мысли, опять появился в кабинете. Шаркая ногами, направился к окну, раздернул шторы. Сказал очень хмуро:

      – Свечи-то уж можно погасить.

      – Погаси, – согласился Иван Федорович. За окном пробилось в облачную щель неожиданное солнце.

      Григорий сердито дунул поверх абажура. Стало темнее, но солнечные полосы резко и весело загорелись на стеклах книжных шкафов. Григорий открыл дверцы, начал протирать корешки. Прибираться в книгах разрешалось ему одному.

      – Ты что не в духе? – усмехнулся ему в спину Крузенштерн. – Жена небось опять пилила? Или внук не слушает?

      – Чего ему не слушать? Я с детишками всегда слова найду, без всякого озверения. Не то что некоторые…

      – Да что случилось-то, Матвеич?

      – А то, что, конечно, воля ваша, только не дело это, ваше превосходительство…

      «Ваше превосходительство» вместо привычного «Иван Федорович» пуще многих слов сказало, как рассержен старый матрос.

      – Да объясни ты толком! Какое «не дело»?

      – А такое… Сами говорили, что не будет больше этого. А теперь мальчонку исхлестали, будто загульного матроса.

      – Какого… мальчонку? – От догадки нервным ознобом свело на щеках кожу.

      – Будто не знаете… Самого малого из них, Егорку Алабышева. Которого Мышонком кличут… И хотя было бы за что, а то ведь…

      «Господи, – подумал Крузенштерн, – это же я виноват! – Он всей душой ощутил отчаянье и боль этого Егорки. Его ужас и слезы. Особенно после того, как Мышонок поверил в спасение! – Это я виноват! Не сказал Фогту вовремя!.. Но как я мог подумать, что этот мерзавец осмелится?..»

      Григорий, встревожившись долгим молчанием адмирала, оглянулся. Увидел его лицо.

      – Да неужто не знали?.. Иван Федорович, простите дурака, Христа ради…

      Крузенштерн через силу сказал:

      – Матвеич… Пригласи дежурного офицера, голубчик.

      Григорий торопливо зашаркал к двери. Крузенштерн сидел, стискивая горячими пальцами щеки.

      Бравый мичман возник на пороге.

      – Ваше превосходительство! Дежурный офицер вверенного вам корпуса мичман