Сцена оживилась появлением нескольких всадников – охотников на лосося. Да, Алан, возноси глаза и руки, если мне не веришь, но иначе назвать я их не могу – они верхом гонялись за рыбой вскачь, нанизывая её на крючковатые копья, как на старых гобеленах охотники на кабанов. Лосось, конечно, не кабан, но он столь юрок в родной ему стихии, что надо отлично держаться в седле, иметь острый глаз, и твёрдую руку, чтобы в этой гоньбе не остаться без добычи. Крики наездников, с удалью скачущих туда-сюда, их громкие взрывы смеха, когда кто из них вылетал из седла, и торжествующие восклицания, одобряющие всякий меткий удар, всей придавали сцене такую весёлость, что, заразившись ею, я рискнул к ним подойти вплотную. Один из ловцов был отличаем среди прочих громкими криками из глоток товарищей, сотрясающих зыбкие берега. Он был высок, и с завидной ловкостью управлял горячим вороным жеребцом, который кружился под ним и летал, словно птица в поднебесье; длина его копья тоже отличалась от остальных, как и шапка, или шляпа, с коротким пером на ней, делающая его выше всех рыболовов чуть не на две головы. Видимо, он имел над ними какую-то власть, сколь часто подавал им команды криками и жестами, и в такие моменты фигура его была весьма выразительна, а голос необычайно суров и властен.

      Натешившись, всадники отправились восвояси по берегу, а я всё еще стоял на песчаном берегу, устремив свой взор на английский берег, выделяющийся золотой полосой в лучах заходящего солнца не далее, чем в миле от меня. Печальные мысли, отступившие на время, снова начали сгущаться над моей головой, и накапливаться в груди, и мои ноги незаметно коснулись прибрежной воды залива, который отделял меня от заповедной земли… Я очнулся от дробного звука копыт скачущей лошади, и, повернувшись в его сторону, увидел всадника (того самого рыболова, что своим отличным видом привлёк ранее моё внимание); он прокричал мне:

      – Эй, парень! В Боунесс тебе уже не попасть – скоро прилив.

      Я молча смотрел на него, и мне показалось, что его неожиданное появление (или, точнее, его внезапное возвращение) в надвигающихся сумерках, вызвано не любопытством, а какой-то неведомой опасностью.

      – Ты что, оглох? – добавил он. – Или полоумный? Собрался на тот свет?

      – У меня нет такой цели, – ответил я. – Просто я засмотрелся на рыбаков, и собираюсь вернуться туда, откуда пришёл.

      – Тогда поспеши, – сказал незнакомец. – Кто заспит на ложе Солуэя, проснётся на том свете. Небо с овчинку покажется, когда тебя накроет трёхметровой волной.

      После этих слов он развернул коня и помчался прочь, а я чуть рысью не помчался от воды, несколько встревоженный услышанным; ибо прилив, как я слышал от местных, с такой скоростью покрывает эти роковые пески, что никакой конь не спасёт всадника, если волна плеснёт ему пеной