Хроники перевернутых миров. Излом души. Книга первая. КИРИЛЛ МИХАЙЛОВИЧ ДЕНИСЕНКО
Читать онлайн книгу.
старик шепелявил и картавил, и всё равно не потерял способности наводить ужас. – Одно моё слово – и тебя уничтожат… – он закашлялся, стараясь всё же договорить, отхаркавшись: – …Мои… люди! Мерзкий слабый ублюдок! Надо было так и упрятать тебя после детдома, не брать в семью обратно… Только меня уговорил Вавилен… – он запнулся, выхаркнув кровавую массу в свою руку, избежавшую паралича, в отличие от второй.
– Что такое? Вавилена мы вспомнили? Сыночку? Тебе больно признаться? Ты бы хотел, чтоб это он был приёмным ублюдком, как я… – Христофор говорил сквозь слёзы. – Да, ведь так же? Но это от твоего семени такие всходы… А я… – он вдруг замолчал, вдохнул и выдохнул, спокойно проговорив дрожащими губами:
– Я молот, что довершит твой закат, старик…
Он поднялся, отрешенно смотря в буравившие и пугавшие его глаза. Отсоединил бутыль физраствора от аппарата капельницы. Парализованный старик задёргался, насколько позволяло тело. Пытался повернуть голову, но не мог. Христофор взял бутылку минеральной воды. На его лице был виден внутренний переворот боли и разрушения всех оков. Он подсоединил к капельнице бутыль минералки. Присел рядом. Старик стал извиваться. Но парализованная часть тела не позволяла.
– Не-не-не, – сказал Христофор, принявшись аккуратно, заботливо держать руки отчима, что ослабели и застыли, даже язык вывалился от тяжёлого дыхания и на лбу проступила испарина. От старика веяло смертью; злобные глаза, покрасневшие из-за лопнувших сосудов, стали всё равно что у дитя – молящими, непонимающими, страшась свершённого над ним. Старик заплакал. Христофор тоже. Он погладил его по голове. Поцеловал в лоб. Отвернулся и, поднявшись, отошёл к окну, нависнув над подоконником. Задышал в полную грудь. В дверь вошёл врач. И застыл, увидев бутыль минеральной воды в установке и немолчно кряхтевшего пациента. Христофор спокойно повернул голову, продолжая опираться об подоконник руками, только нижняя губа подрагивала. Врач выставил ладонь в знаке, просящем «не беспокоиться», приложил к своей груди и, моргнув, вышел, аккуратно прикрыв дверь.
– Я хотел бы, чтобы ты видел во мне сына… Человека… Не во мне – так в Вавилене! – Христофор, не поворачиваясь, говорил сквозь слёзы, столь не вязавшиеся с его воинственной наружностью, и старался произносить слова как можно более бесстрастно. – Он, в сравнении с тем, что мне приходилось делать, настоящий человек. Причём сильнее и лучше тебя. Да! А ты отказался от него. У нас с ним год разницы, мы не кровные родственники, но я-то вижу, как он хочет признания, желает победы. Нельзя так, отец, с людьми, ни с кем нельзя так… Я и правда трус. Кем же я стал, стремясь стать сильным в твоих глазах… Позабыл лицо своего настоящего отца, позабыл и своё… – он отмахнулся, почувствовав, что голос срывается, и, кашлянув, вернул своё привычное – грубое и бархатистое – звучание: – Не это ли наивысшая слабость? Я завидую тем детям, чьи отцы, какими бы их сыновья ни были отличающимися от них, всегда старались помочь им обрести себя. А я всё перечеркнул. Из-за тебя, бездушная скотина… –