Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени. Ким Шмонов
Читать онлайн книгу.
почему же вы молчите? Вам нечего сказать о весне?
Ладно, тогда будь по-вашему, давайте говорить о Пушкине.
Потом я зарядил тираду минут на пятнадцать о гении Пушкина, о том, как тяжело быть гением в своем отечестве, о том, как он перестал равняться на Шекспира, и как он семь лет писал «Евгения Онегина».
Неожиданно с задней парты раздался какой-то вскрик. Краем глаза я заметил резкое движение и, как бы невзначай, прохаживаясь по классу со сложенными за спиной руками, повернул в ту сторону.
Ну конечно же, это Симакин. А кто же еще?
– Симакин, вы почему не любите Пушкина?
– Я это…
– Вы случайно не расист?
– Я? Нет… Я его это,.. Обожаю.
– В каком смысле, Симакин?
– Ну это… Творчество там, стихи.
– Ну раз так, Симакин, так уж и быть, пойду вам на встречу. Дам возможность пострадать за Пушкина. Поставлю два.
– За что, Александр Сергеич?!
– Я ж сказал, за Пушкина. Гордитесь.
Слева кто-то хохотнул. Затем справа. И вот уже со всех сторон понеслись смешки, сдавленные и не очень, которые потом слились в один дружный приступ хохота.
Симакин, весь пунцово-красный, сидел и, криво улыбаясь, озирался по сторонам.
Я вернулся на место и продолжил свою прерванную речь. Дойдя до неоспоримой лепты, которую внес мой тезка в формирование литературного русского языка, я предложил классу оценить это мнение на собственном опыте и прочитать очередную главу из «Евгения Онегина».
Ученики стали открывать книги, зашуршали перелистываемые страницы, а потом воцарилась тишина.
Вот за такие моменты я и люблю свою работу. Моменты, когда можно отстраниться и понаблюдать.
Читали, правда, не все, но мне было уже все равно. Я, конечно, могу их отругать, поставить два, выгнать из класса, выставить посмешищем, как того же Симакина. Но заставить полюбить Пушкина, я, увы, не могу. Как и Булгакова, Набокова, Достоевского.
Зачем тринадцати-четырнадцати-пятнадцатилетним Булгаков, Набоков и Достоевский? По крайней мере, чтобы знать, что они были. Чтобы потом, в тридцать, тридцать пять, сорок, когда уже жизнь побьет, вспомнить. Вспомнить и понять. Понять, что это сильно. И Булгаков –сильно, и Набоков, и Достоевский…
А ведь есть еще Приставкин, Рыбаков, Замятин…
Я посмотрел в окно, на этот школьный двор со спортивной площадкой… Дальше идут мастерские, а за ними какие-то гаражи, забор. На заборе надписи, разные: матерные и не очень, короткие и длинные, со смыслом и без него, с восклицательными знаками и совсем без знаков препинания, о любви, о футболе, о людях.
Они все время появляются, но никогда не исчезают. Никому нет дела до этого забора, его никогда не красили, и вряд ли покрасят ближайшие лет двадцать.
Сколько я тут работаю, я их вижу. Они, как годовые кольца.
Тут я заметил, что за гаражами была какая-то возня… Похоже, что трое били одного. Точнее один – высокий дылда, схватил парнишку за воротник и бил ботинками по ногам, а двое других просто стояли рядом и смотрели.
Да, есть хищники, есть жертвы