– Я провез ее контрабандой, – шепнул он, стоя посреди комнаты, примерно на равном расстоянии от рыси и индюка. Я поднялся, больно стукнувшись голенью о стол работы Миса ван дер Роэ. «Поедатель спагетти» помещался на центральной полке, справа от мадам де Помпадур.

      – Марта! – позвал Утц.

      Домработница внесла блюдо с очередной порцией тарталеток, но, увидев наше местоположение, тут же ретировалась обратно на кухню и, схватив две алюминиевые кастрюли, начала бить в них, как в цимбалы.

      – Теперь нас не услышат, – шепнул мне на ухо Утц, привстав на цыпочки.

      – Вас подслушивают?

      – Постоянно, – хохотнул он. – Один микрофон вот в этой стене. Другой – в той. Третий – в потолке, и не знаю, где еще. Они слушают каждое слово. Буквально все. Но этого всего слишком много! Поэтому они не слышат ничего.

      Грохот кастрюль напоминал лающее тарахтение пневматической дрели. Вскоре к нему присоединился стук палки или швабры нам в пол. Очевидно, стучала соседка снизу, разъяренная сопрано.

      – Иногда, – сообщил Утц, – они вызывают меня к себе и спрашивают: «Чем вы там занимаетесь? Бьете фарфор?» – «Нет, – отвечаю я, – это Марта готовит ужин». Один из них, не могу этого не признать, человек с юмором. Мы подружились.

      – Подружились?

      – Заочно… По телефону. Учимся любить друг друга. Это правильно, как вам кажется?

      – Вам виднее.

      – Да, мне виднее.

      – Хорошо.

      – Хорошо, – повторил он. – Теперь мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.

      Бум!.. Бум!.. Бум!.. Бум!.. Бум!.. Бум!..

      – Сколько, по-вашему, мог бы сегодня стоить кендлеровский Арлекин на аукционе в Лондоне?

      – Понятия не имею.

      – Как это? – нахмурился он. – Вы так прекрасно разбираетесь в фарфоре и не знаете цен?

      – Я могу попробовать предположить… – Давайте, – хмыкнул он, – попробуйте.

      – Десять тысяч фунтов.

      – Десять тысяч? Сколько это в долларах?

      – Почти тридцать тысяч.

      – Вы правы, сэр! – Утц прикрыл глаза. – На последнем аукционе он ушел за двадцать семь тысяч долларов. Это было в Америке, в галерее Парк-Бернет. Причем у него была отколота рука.

      Бух!.. Бух!.. Бух!.. Бух!.. Бух!..

      – А сколько стоят вазы императора Августа?

      Я уже не помню, какую именно цену назвал. Во всяком случае, по моим представлениям, достаточно высокую, чтобы доставить ему удовольствие. Но он досадливо поджал нижнюю губу и потребовал: «Больше! Больше!»

      Одну вазу и то оценили дороже на парижском аукционе в отеле «Друо», а у него полный комплект, причем в идеальном состоянии: ни единой трещины.

      Мало-помалу я вошел во вкус этой «угадайки» и постепенно на учил ся называть те цифры, которые ему хотелось услышать. Делая необходимые поправки, я оценил выпь, носорога, брюлевскую супницу, Фрёлиха и Шмайдля, Помпадур и даже «Поедателя спагетти».

      Мы провели таким образом около часа. Утц указывал на