Когда Володе исполнилось четырнадцать лет, его приняли в училище номерного завода, где до ухода на войну работал отец. На завод надо было ехать электричкой, а потом еще лесом пройти порядочный кусок. Теперь-то Володя понял, почему отец вставал на работу, как говорится, чуть свет, а осенью и зимой и совсем в темноте.

      Отца Володя почти не видел: уходил отец – Володя еще спал, приходил, а сын постель разбирает, спать ложится.

      В те времена один выходной был – воскресенье. И Володе все не хватало времени с отцом поговорить: на неделе запомнит, о чем отца спросить надо, а к воскресенью забудет. Часто Володя спрашивал отца:

      – А работать меньше нельзя?

      – Нельзя.

      – Почему?

      – Вполплеча работа тяжела: оба подставишь – легче справишь.

      Володе очень хотелось посмотреть, как отец работает, но он знал, что на завод пройти нельзя: военная тайна.

      Управление заводом и училищем, где обучали будущих рабочих, размещалось в городе. Володя знал, что на первом этаже этого управления ничего интересного нет. Учреждение как учреждение: письменные столы с телефонами, пишущие машинки, которые стрекочут, как кузнечики, и мягкие двери, похожие на матрац или ватное одеяло, только поставленное стоймя. Все это Володя видел сквозь окна нижнего этажа. Ничего особенного.

      Но чтобы пройти в управление, нужен был пропуск.

      Может быть, именно потому Володе очень хотелось узнать, что там, за этими дверьми, перед которыми стоит часовой с винтовкой. Володя спрашивал отца:

      – Там чего?

      И отец отвечал тем же тоном:

      – Ничего.

      Или говорил:

      – Канцелярия.

      Володе в это верилось и не верилось. Он любил себе представлять то, чего не видел. Африку, например, со слонами и тиграми. Или сказочный дворец, где есть железная дверь, очень секретная, которая отпиралась золотым ключиком. А что за этой дверью? Сундуки с золотом, а может быть, пушки – такие особенные, каких нет у врагов…

      Он тогда еще был маленьким, Володя-первак, как называли первоклассников, мальчишки во дворе дразнили его «салага». Он правда невысокий, был узок в плечах, волосы светлые, как у отца. И лицо узкое и длинное – худое, если сказать одним словом. Когда поступал в школу, ему-то было восемь, но давали по виду шесть. А отца, Матвея Тимофеевича Ратикова, и совсем комсомольцем называли. Такая, видно, порода была ратиковская – моложавая.

      – Ну пошли, старик, на работу, – звал отец Володю, когда малышу надо было идти в детский сад.

      – Папа, а нас там не заставляют работать.

      – А спать? – спрашивал отец.

      – Заставляют. Только поиграть охота, а тут говорят: спи!

      – Видишь… А манную кашу?

      – Что – кашу?

      – Заставляют?

      – Ага. Заставляют.

      – Так кому же, Вовка, легче – мне на заводе или тебе в садике?

      Володя молчал, улыбался: «Шутит папа». И смеялся громко-громко.

      – Нам в садике тяжелее. Ох как тяжело!.. А у тебя в управлении чего?

      И снова отец отшучивался:

      – Я же тебе говорил, что ничего. Столы, значит, и стулья. Вот и всего.

      Но Володя-маленький не отставал:

      – А почему часовой? А почему всем туда нельзя? Секрет? Да?

      – Да, – сказал Матвей Тимофеевич, – секрет, значит. Во как!

      – Чтоб про наши пушки не узнали?

      – Правильно, Вовка! Если всех пускать, какой-нибудь враг пролезет и все про наши пушки узнает. Пойдет на нас войной. И нашими же пушками стрелять будет. Хорошо?

      – Не. Плохо.

      – То-то…

      Потом, когда Володя подрос, он узнал, что это такое – военная тайна, и никогда папу не расспрашивал ни про завод, ни про управление. Не расспрашивать было ох как трудно… Но что поделаешь: отец всегда говорил ему, что дать себе волю легче, чем сдержаться.

      Война началась в день, когда Володя с отцом собирался в зоопарк. В первую ночь война пришла на границу, а потом, когда Матвей Тимофеевич был уже далеко на фронте, когда которую неделю ждали от него письма, самолеты врага появились в небе над Москвой. Володя и не слышал воздушной тревоги – спал. Но мама разбудила и его, и сестренку Наташу. Сонный, спускался он в подвал, а Натка при этом хныкала: «Спать хочу!» И Володя тоже не мог понять – взаправду это или еще снится? Бухало так, что стекла в окнах дребезжали, мало что крест-накрест бумагой заклеены и черной бумагой зашторены. А когда Галина Фёдоровна, мать Володи, перебегала двор, держа за руки детей, ухнуло так, что на какое-то мгновение Володя оглох. В это же время все небо прожектор, как саблей, перерезал. И потом через потемневшее небо красные точечки промчались, и вдруг светло стало – светлее, чем днем.

      Это