Дом заметно проседал под тяжестью крыши, словно пытаясь зарыться по самый карниз в пыльную зелень газонов. Солнечные лучи «соскальзывали» с черепицы, расплывались по стенам белесыми пятнами, подчеркивая трещины и потеки плесени на них. Дом требовал ремонта, уже который год подряд требовал, но Далматов все медлил. Он отдавал себе отчет, что весьма скоро разрушения перейдут «точку возврата», и старость здания обернется агонией, затяжной и мучительной, – как для дома, так и для его хозяина. И куда милосерднее было бы разрушить все, перестроить это место, не оставив ни камня, ни тени прошлого. Но Далматов медлил.

      Он прошел по пустому холлу, где слабые звуки умирали, а громкие – разносились далеко, нарушая тишину верхних этажей. Поднявшись по лестнице, Илья остановился.

      Некогда холл казался ему большим, достаточно большим, чтобы затеряться в нем.

      Куда все это подевалось? Никуда. Как и прежде, сложный орнамент пола все еще достаточно яркий. Массивные перила, некогда тщательно отполированные, поблекли. И свет, пробивающийся сквозь арки окон, словно вязнет в пыли. Взрывы смеха раскалывают тишину… Стены выдерживают удары басовых нот, но морщатся от высокого резкого голоса певицы… Илья четко ощущает недовольство дома – и он с ним согласен: здесь не место для музыки, во всяком случае, для музыки подобного плана.

      Попросить Алиску выключить музыку?

      Попросить Алиску собрать шмотье и убраться?

      Второй вариант предпочтительнее первого, но – будет скандал. А у Далматова голова болит, и, значит, скандал чреват тяжкими для него последствиями. Дому придется потерпеть. Илье – тоже. В конце концов, в кабинете хорошая звукоизоляция, а также комп с выходом в Сеть; там есть бар с приличным содержимым и старый, но крепкий диван. Один лишь нюанс: это место все еще не желало признавать Илью хозяином. И всякий раз, переступая порог, он вздрагивал: вот сейчас с тихим скрипом повернется кресло – и качнется ему навстречу тень человека, который давно уже и не был человеком. Конечно, Далматов понимал, что тот, другой, мертв, а мертвецы не воскресают, пусть при жизни они и отличались изрядной активностью и… подлостью, но – поделать с собой он ничего не мог.

      И