Русь деревенская. Надежда Гладкая
Читать онлайн книгу.
куда Макар телят не гонял. А́ли е́нтот жа́хнет из ружа́.
Сколь-то помолчали. Потом Клавде́я, шустрая одна бабёнка, не выдержала:
– Ты мне скажи, председатель, как нам самим с ног не пасть? Мне робятёшек чем кормить скажешь? Я день-деньской на коровнике, мужик на коню́шной, а оне́ одне́ в избе. Наделают чё-нибудь себе, хто за имя́ приглядит? Домой придёшь с колхозу, дома на зуб бросить нечего. А молочко забыли, как и пахнет. Ра́не-то у худенькой вдовёнки была коровёнка, а теперь что? У меня пять куричошек было, и тех унесли.
У комиссара уже глаз не по-хорошему заблестел, чё бы было – неизвестно, да Клавдея заревела напосле́де-то. А он из тех мужиков был, которые бабьих слёз не признают. Раз, мол, ревёт – не́чё её слушать. Председатель струхану́л маленько, и скорёхонько на друго перевёл: велел Петру Забелину выступить. На его влась обнаде́ивалась – из малома́льных середняков, скотину сам привёл в колхоз. Скажи, мол, чё-нибудь про колхоз дельное. Он вышел, поглядел на народ, опну́лся.
– Сказать, говорите?.. Скажу. Хресья́нску курицу забре́ли, вся деревня заревели!
И отчаянно махнув рукой, подытожил:
– Я всё сказал.
Не оправдал, в обчем, доверия власти. И как-то собрание на нет – на нет – на нет сошло. День как-то не задался.
* * *
Александра с робятами приюти́лись у дяди, Ивана Петровича. На улицу шибко не показывалась, в избе, в ограде с хозяевами робила. Когда хто зайдёт – старалась на кухне быть. Робятёшек на улицу тоже не пускали, скажут – чьи, откуда? Никаких разговоров не вели, домашние молчат, она и подавно. Чё тут скажешь? Как понять, что делается и решить, что делать? Утром не знаешь, что днём будет, вечером неизвестно, что ночь принесёт. Что за жись настала, за что уцепиться, на что надеяться, куда идти? Сидели по домам, у кого они были, ждали, незнамо чего. За кем ещё придут, кого обнесу́т? Вот дядиных пока оставили, да в колхоз ждут, идти надо.
Да и Александре спокою нету, хотя вроде и разрешили отдельно жить, да хто их знает? Сёдне так, завтре эдак. Разве могла она когда подумать, что будет сиротой бесприютной, и не будет знать, чем детей накормить, где их положить? Лежала теперь ночи напролёт, уснуть не могла – хоть глаза сшей. Дума за думу. Сколь так-то биться? Не век по людям прятаться. Слава Богу, что борисовских не выселили, где бы она щас была! Но дальше-то куда? В город ехать, родных мест лишиться? А про тятю с мамой, про Егора думать было невмоготу, слёзы не морша́ бежали. Хорошо – в потёмках-то никто не видит.
Однако подумать было надо. Представить, что вот она насовсем осталась одна, без них, никак было нельзя. Этого быть не может, не до́лжно, это всё омман, приснилось только. Ум понимал, что происходит не её одной беда, а одна большая беда на всех. Во всех деревнях людей обобрали и выселили, и в городах тоже, и убили многих. Но душа никак не хотела с этим мириться. Как же это её любимый тятя, мудрый, сильный, где-то, может, в чистом поле без крошки хлеба? Как же мамонька родимая, мастерица и работница, не имеет, чем прикрыться от не́погоди? Братец милый не знает, куда головушку приклонить. Неуж