Кауфмана разбудил машинист. Леон открыл глаза. Человек, смотрящий на него, был чернокожим и вполне дружелюбным. Он широко улыбался. Кауфман попытался что-нибудь сказать, мотал головой, как слабоумный, пытаясь выплюнуть хоть одно слово, но рот не открывался из-за засохшей крови.

      Кауфман не умер. Не истек кровью.

      Машинист поднял его на колени, говоря с ним, как с трехлеткой.

      – У тебя теперь есть работа, приятель: они тобой очень довольны.

      Машинист облизал пальцы и принялся тереть опухшие губы Кауфмана, пытаясь расклеить их.

      – Тебе многому придется научиться до следующей ночи…

      Многому научиться. Многое узнать.

      Машинист вывел Кауфмана из поезда. Раньше Леон не видел этой станции. Выложенная белой плиткой, девственно чистая: настоящая нирвана для любого станционного смотрителя. Здесь граффити не уродовали стены. Не было автоматов по продаже жетонов, как и турникетов, и пассажиров. Эта линия существовала лишь с одной целью: обслуживать Поезд с мясом.

      Утренняя смена уборщиков шлангами смывала кровь с сидений и пола в вагонах. Кто-то снимал одежду с тела Мясника, готовя его к отправке в Нью-Джерси. Все люди вокруг Кауфмана были заняты работой.

      Дождь из рассветных лучей лился сквозь решетку в потолке станции. Снова и снова вращались пылинки в солнечных колоннах. Кауфман наблюдал за ними, завороженный. Он с самого детства не видел ничего прекраснее. Великолепная пыль. Снова и снова, снова и снова.

      Машинисту удалось разлепить губы Кауфмана. Рот был слишком изранен, шевелить им Леон не мог, но, по крайней мере, теперь свободно дышал. И боль уже начала утихать.

      Машинист улыбнулся ему, а потом повернулся к рабочим на станции и объявил:

      – Я бы хотел представить вам замену Махогани. Нашего нового мясника.

      Рабочие посмотрели на Кауфмана. На их лицах явно читалось уважение, и ему оно понравилось.

      Он взглянул вверх, на солнечный свет, который теперь уже падал всюду. Дернул головой, говоря, что хочет наверх, на открытый воздух. Машинист кивнул и повел его по крутому лестничному пролету, через переулок и прямо на улицу.

      Стоял прекрасный день. Ясное небо над Нью-Йорком рассекали нити бледно-розовых облаков, а в воздухе пахло утром.

      Улицы и авеню практически пустовали. Вдалеке на перекрестке показалось такси, звук от его двигателя казался шепотом; на другой стороне улицы пыхтел бегун.

      Скоро эти пустые улицы заполнят люди. Город в невежестве своем вновь станет