Арлен больше не мог заходить в ванную, он больше не желал заходить в волны. Этой осенью все слишком серьезно, они неумолимы и больше не будут ждать.

      Под тяжестью стонут ступени и опасно прогибаются под Арленом. Оставшийся путь наверх он пробегает, перескакивая через две-три ступени. Попав балкон, крепко ухватывается за перила.

      – Эй! – кричит он в океан.

      Ему отвечает шепот волн. Грохот, точнее.

      И в этом шуме Арлен вспоминает: ори он хоть в три глотки, они никогда не услышат. Не человеческую речь. Они слышат только кровь. Все они.

      Макензи Кирван

      Макензи рисует тонкими линиями каждый всплеск волн. Пока в них не появляется все тот же образ – он пугает ее, такое не снится в кошмарах, такого не происходит в реальном мире вообще. Это прекрасно и ужасно одновременно. Она откидывает листы один за другим, вдавливает стержень карандаша в чистый лист бумаги на полу, пока тот не ломается. Макензи встает и открывает окно, впуская ледяной воздух в комнату. Врывается буря, но девушка со злостью швыряет рисунки в окно и даже не смотрит, как они сначала плавно, а потом, намокая, тяжелеют и касаются земли уже серой массой.

      Небо взрывается грохотом, и Макензи поспешно хлопает окном, закрывая его на защелку и задвигая плотные шторы.

      Пытаясь успокоиться, Макензи плещет холодной водой себе на лицо. В зеркале над раковиной на нее смотрит собственное отражение, удивляясь выражению безмятежности. Внутри разрывается очередная ядерная бомба, а снаружи – ни дуновения. Почему она раньше не осознавала, как ей дорог Джокер? Что она раньше без него делала? Что он без нее делал на материке? А вдруг там у него другая жизнь… Нет. Он бы сказал Макензи все. Как она может так думать о нем, когда он лежит без сознания и ничто не может ему помочь. Когда он зовет ее. Звал ее. Кричал ее имя, словно последний глоток воздуха принадлежал ей.

      Макензи почти почувствовала, как ей начало недоставать воздуха, налила в стакан воды и опрокинула в себя. Просто показалось, она всегда была очень впечатлительной.

      Но голова немного кружилась.

      Арлен О'Келли

      Сейчас шторм не сильный; наконец Арлен может уделить время любимому занятию. Настоящему занятию. Больше ничто в его жизни не имеет значения. Он открывает мятую тетрадь, вынимает из нее заложенную туда ручку и старательно выводит то, что умеет.

      Ему очень нравится то, что получается. Замки и подземелья выстраиваются из черных завитушек, вырастают фигурки людей, танцующих над обрывом, слышится плеск диалогов. Ручка – единственная кисть, принадлежащая ему; слова – единственные краски, доступные ему.

      Арлен пишет