Блик на полу обманывал,

      Дышал, как мотылек,

      Округлый и опаловый,

      Сойти за брошку мог.

      Серебряную ложечку,

      Рисунок и печать,

      Хотелось эту блесточку

      Нащупать и поднять.

      С каким великим автором

      Имеем дело мы,

      Сравненья и метафоры

      Дающим нам взаймы,

      Слепящие подобия,

      Вложив свой вещий дар

      В учебные пособия

      По постиженью чар.

      Люстру зажег – и она, оставаясь

      В комнате, вышла еще за окно

      Мне в назидание, или на зависть,

      Или на радость мою – все равно.

      И притворилась огромной луною,

      К дереву в темном прижавшись окне,

      Жизнью меня соблазняя двойною

      И обещая такую же мне.

      Я, к своему удивленью, поверил

      Ей на мгновенье – и понял, смущен,

      Как это просто – в окне ли, за дверью

      Нас обольстить или где-то еще.

      У меня под рукой становились стихами

      И вино, и вода, и гора с облаками,

      Подражавшими в плотности этой горе,

      И Афины с забытыми ими богами,

      И запущенный клен в петербургском дворе.

      У меня под рукой тишина оживала,

      Как волшебная флейта, – ни много ни мало!

      У меня под рукой серебрилась сирень,

      И привычная комната приобретала

      Блеск дворцовый, особенно в солнечный день.

      И любовь с ее счастьем и горечью тоже,

      И Нева с неотрывно глядящим прохожим

      На волненье ее, – заслужил я покой,

      И живая строка, ни на чью не похожа,

      Возникала в стихах у меня под рукой.

      Осенний театр – это лучший на свете

      Театр, я люблю декорации эти,

      Трагедию ивы и клена люблю,

      И тополь как будто играет в «Макбете»,

      И дубу сочувствую, как королю.

      И ярко, и горько, и пышно, и сыро.

      В саду замечательно ставят Шекспира.

      С каким замедлением падает лист,

      Как будто вобрал в себя боль всего мира,

      И я на дорожке стою, как статист.

      Английский театр приезжал на гастроли,

      Давно это было, работал я в школе,

      Волненье свое не забыл до сих пор.

      Но сад, что ни год, те же самые роли

      Играет не хуже, великий актер!

      И каждую осень печальное чувство,

      Счастливое чувство большого искусства,

      Меня посещает в преддверье зимы.

      Да, холодно будет, и снежно, и пусто,

      Но дивное зрелище видели мы!

      «Плевать на жизнь», – шотландская принцесса

      Сказала, умирая в девятнадцать

      Лет, – что ей смерти плотная завеса,

      Готовая упасть и не подняться,

      И что ей море в пасмурных барашках,

      И что ей лес еловый и охота?

      Ее душа – не наша замарашка,

      А точный слепок с птичьего полета!

      А может быть, в ее Средневековье

      Другая жизнь за гробом проступала,

      Как тот ларец за шторкой, в изголовье,

      В котором драгоценности держала?

      Или в ней было что-то от повесы

      И мудреца, философа-гуляки,

      Каких Шекспир вставлял частенько в пьесы

      И убивал в пылу кинжальной драки?

      Трепещет, вздымается, ерзает, блещет,

      Волнуется, дышит, мерцает, сквозит,

      Вздыхает, –