Обращается к Воздуху Скорбцу – единственному из всего и всех – ни дружественному, ни вражественному, – царственному: «Прошествовала от преисподней до Врат Эдема» – хикнула по-котячьи – «Видела Древа Счастья, Радости и Любви, испепелёнными в печи времени» – дышит глубоко-глубоко – «Чахлые, пустые, исчезали под прямотой взгляда» – сорвала яблоко с Садов Воображения – «Созидатель указал неизменное – чьи плоды “терпки на взгляд, несуществительны на косновение и взывают слёзы”» – инициировала самопрезрение и бросила то, надкусанное, в ближайшее из Озёр Дождя – и испугалась плеска – «Отведала септет: утро голодом сломлённого, проснуться не успеющего» – закрыла лицо и придала руки освещению Луны – «Содержательно фантазией Интерпретатора» – рассмотрела мир в ладонях разомкнутых – «Бессодержательно в чреде моей» – развела руки и вскрикнула – «Ложно! Сложное ложно! Покинь забытым из снов, опавшей из росинок, Днём Рождения», – слеза закралась во улыбку, репризой скорби полукружий бессонницы во свету Луны, сопутствующей, сочувствующей, стройной.

      Роза снизошла по вихрям Ветра, Ливня и Вечера. Голоса расцвели во Плато Безмятежности. Плоскость составлена отликами лунными – с острия мироустоев.

      Обращается дрожью во руке – к стене Дождя – и рукою – и одёргивает ту: кожа покрылась растрещинами и кровосочила. Жизнесок скатывался по пальцам – музыкальным – и скрашивал Озеро Пяти Дождей крупицей естества. Бабочка дирижировала мироустоям, – не преданная, не предавшая, олюбленная, любящая.