Сарра умерла весной, на следующий год после гибели Александра Пушкина. Её погребли в Петербурге, а затем перевезли на Ваганьковское кладбище Москвы, где теперь покоятся её отец и мать. Ныне это кладбище напоминает музеум под открытым небом, могилы именитых москвичей здесь налезают друг на друга в страшной тесноте. Тогда же семейный уголок сей злосчастной фамилии был весьма просторен и напоминал военное кладбище. Ряд свежих могил малюток Толстых вырос с короткими промежутками, словно жестокий и беспощадный враг окружил семейство Американца и методически выкашивал его перекрестным огнем. Куда и для чего перенесли эти могилы, мне неизвестно, но их там уже нет. Все Толстые лежат под одним каменным столбом.

      Гроб с юной девой, до половины укрытый пеленой, едва виднелся из-за вороха цветов и словно плыл между мерцающих светильников и клубов ладана. Служба завершилась, провожающие затушили свечи и гуськом потянулись ко гробу для прощального целования. С внутренней робостью я приближился к мертвой деве и запечатлел на её мраморном челе прощальный поцелуй. Сарра лежала в роскошном гробе, среди благоухающих цветов, такая же прекрасная, как при жизни, словно должна была подняться, с недоумением оглядеться и прекратить сию дурную шутку. На несколько мгновений я задержался у гроба, пытаясь как можно глубже укоренить её обескровленные черты в моей памяти. В прозрачные пальцы Сарры уже была вложена разрешительная молитва, на груди лежал образ святого Спиридония, семейного покровителя, когда-то спасшего графа в каком-то сражении с дикими. Вдруг я заметил, что нижняя губа девушки распухла и синеет сквозь толстый грим. Бедное дитя в последние минуты жестоких страданий искусало себе губы, дабы не смущать родителей своими жалостными криками. Зрелище это было сверх моих сил. Я отшатнулся от гроба, утирая лицо перчаткой.

      Крестообразно осыпав тело землею и произнеся положенные при этом слова, священник дал знак служителям закрывать крышку. Раздался удар молотка. Отняв от глаз платок, я взглянул на графа. Федор Иванович стоял у изголовья гроба, вцепившись пальцами в ручку своей миньятюрной супруги. Его белые волоса были всклокочены, а глаза широко раскрыты, как в припадке невыносимого ужаса. После каждого удара молотка он едва заметно содрогался, словно гвозди впивались в его тело. Гроб подняли и понесли за поющим священником.

      После полумрака храма и сладкого запаха тлена природа сияла так, что больно было смотреть. Дымные тени облаков и птиц проносились по замшево зеленеющей коричневой земле. Пробираясь к отверстой могиле за гробом Сарры, я переступал через ручьи,