Глава первая

      Клуб «Криптоамнезия»

      [1]

      Сейчас над всем довлеет ощущение начала конца. Я все время знакомлюсь с людьми – представляюсь и почти тотчас же ухожу, смущенный собственным безрассудным порывом. Сопричастность великому вдохновению, которую, как мне кажется, я при этом испытываю, в большинстве случаев оборачивается всего-навсего дилетантской восторженностью. На самом деле я никогда толком не знаю, где я. Вот почему считаю лучше сразу сказать, кто я и чем занимаюсь, тем более, что это не самое лучшее из занятий, и я бы желал, чтобы вы поняли почему. Мне хочется, чтобы вы это знали. Потому что мне страшно. Я боюсь всех и вся – даже вас, даже с такого расстояния. Одной только мысли о том, что вы где-то рядом и вообще есть на белом свете, достаточно, чтобы у меня побелели костяшки пальцев, взгляд начал судорожно метаться из угла в угол, а рука невольно потянулась к кнопке, спрятанной под столом, чтобы вызвать охранника, который вышвырнет вас на улицу.

      Скорее всего, у меня было тяжелое детство – я его просто не помню, но, наверное, в своей жалкой, убогой жизни я все-таки сделал что-то хорошее. Хотя в последнее время начинаю сомневаться. Это место – будто служебный лифт в чистилище, где нет ничего, кроме призраков и тяговых канатов, на дне шахты – минное поле эмоций, а стены забрызганы блевотиной пьяных гостей.

      Я скажу вам, кто я, вы почувствуете мое холодное дыхание и сразу поймете, что здесь не так. Может быть, кто-то подумает, что я живу там, где Нэнси спускалась по ступеням прямо к черной воде с мутной накипью свежих опилок, и знаю о том, что толкнуло в петлю старину Билла Сайкса[2], чуть больше остальных…

      Я – управляющий клубом «Криптоамнезия», модным ночным заведением, баром, дансингом, адом на Земле – называйте, как вам больше нравится, – причем управляющий поневоле. Я занял эту должность не так уж давно, но уже ненавижу свою работу. Ненавижу свой клуб. За то, что он делает с людьми, за то, что выявляет в людях, ускоряет и кристаллизует: безысходное сомнение как кульминация их представлений о самих себе, кошмарное зрелище как награда за мучительное восхождение на крутые откосы собственных воображаемых образов – опасные склоны, грозящие оползнями и обвалами, – с единственной целью – просто посмотреть. До меня его влияние тоже добралось, хотя я всегда был уверен, что на управляющих оно не распространяется. Отсюда и все мои страхи.

      В прошлом году, в октябре, мы поставили в клубе новые телефонные кабинки из ярко-красного пластика. Шик-модерн с явным уклоном в психопатию. Вавилонский закат. А людям, как ни странно, понравилось. Они проводят там кучу времени: плачут, блюют, предаются оральному сексу, используют как офис для работы, кончают с собой, потребляют наркотики. В общем, удобное нововведение. Пластик – материал дешевый, он легко моется, и, если вы вовремя платите по счетам, телефонная компания, с которой у вас заключен договор, предоставит вам личного консультанта – какую-нибудь бойкую всезнайку, выпускницу Лондонской школы языка телодвижений, которая хорошо разбирается в современной семиологии замкнутых коммуникационных пространств, и позаботится о том, чтобы вы твердо держали руку на сбивчивом пульсе телефонной психологии. С прошлого октября я регулярно плачу телефонной компании за эти услуги и плачу, прямо скажем, немало, но почему-то не чувствую пульса. Он, наверное, умер, как и всё вокруг.

      Но для заведений, подобных нашему клубу, телефоны действительно очень важны. Но, скорее, важна обстановка. Мои гости (свиньи, змеи и прочие пресмыкающиеся) весьма разборчивы в том, что касается оформления кабинок. Телефон они воспринимают как нечто личное и проявляют в его отношении прямо-таки артистическую чувствительность. Из-за телефонов случаются драки. Для тех, кто приходит сюда, для людей, которые платят за членство в клубе, телефоны – не просто устройства для коммуникации, а нечто вроде тотемных столбов. Обязательно нужно кому-нибудь позвонить. Хотя бы для того, чтобы сообщить лучшей подруге Элен, что кошка снова поймала в саду сороку. А я обязан угождать гостям и исполнять все их прихоти и капризы. Мне за это платят. Так что если наш Телефонный коридор напоминает инсталляцию художника-вортициста[3], составленную из побитых машин, я в этом