Несколько раз Колька, испытывая нестерпимый голод, тайком пробирался за яйцами в курятник. Сразу поднимался несусветный гвалт, поднятый курами. Который долго не утихал. Скорлупу из-под яиц прятал под солому или запихивал в узкую щель за ларь. Но однажды старуха подняла громкий кипеж по поводу пропажи, когда стала шарить корявыми пальцами по гнездам у несушек. Пришел с плетью рассерженный Али и два раза наотмашь стеганул пленника по спине. У того аж потемнело в глазах. Колька сразу уяснил: воровать нехорошо. Вечером, лежа под вонючей овчиной, он молил бога, чтобы война прекратилась как можно скорее, чтобы все для него окончилось благополучно. «Может, обменяют на кого-нибудь», – настойчиво теплилась и грела его ниточка надежды. Его именем и адресом никто не интересовался, похоже, выкуп никого не интересовал. Да и кто его будет выкупать? Нужны огромные «бабки», мать с отцом таких денег и за пять жизней не заработают.

      Он сунул руку во внутренний карман, достал оттуда несколько писем, что просили отвезти в ПВД ребята. Вот Пашкино, это Мирошкина, а это с жирной надписью на конверте «Домой!» Ромки Самурского. Они, наверное, считают, что он письма отправил. А он, чучело гороховое, совершенно забыл про доверенную ему почту. Когда приехали в штаб, он же, балда, сразу спать завалился в машине. И вспомнил-то уже, когда назад ехали. Вот бы парни ему накостыляли, если бы узнали, что он их весточки не отправил родителям.