Да и позже было не легче. Помню, как она еще затемно уходила зимой с санками в лес за дровами. Перед уходом просила меня встретить ее после школы, чтобы помочь дотащить домой санный «воз». Нарубала топором ольховых или ивовых жердин, укладывала их на санки, связывала веревкой. Эти деревья тогда разрешалось рубить, а вот за березовые и сосновые стволы могли оштрафовать.

      И вот после занятий в школе я забегал домой лишь для того, чтобы оставить сумку с учебниками. И сразу чуть ли не бегом направлялся по снежной дороге навстречу маме. Еще издали видел знакомую фигурку матери, тянувшей санный воз.

      – Молодец, сынок, помоги немножко, – ласково встречала она меня.

      Я брался за запасную веревку, закидывал ее на плечо и, насколько хватало силенок, тащил рядом с мамой санки с дровами.

      Уставшей, проголодавшейся маме даже некогда было передохнуть. Наскоро перекусив, она вновь бралась за топор и начинала рубить из привезенных жердей поленья, чтобы потом топить ими печку. Тонкие жердины она рубила топором, а более толстые мы с мамой пилили пилой. Пилить я научился к восьми годам.

      Одного такого саночного воза хватало не более чем на три топки печи. А поэтому, чтобы не остаться без дров, приходилось ходить в лес по 2—3 раза в неделю. И я каждый раз встречал маму в поле и помогал ей. Тут надо сказать, что за дровами мама ходила более чем за пять километров.

      Вообще мама была очень трудолюбива. На жатве ржи в колхозе ей не было равных. Серпом скашивала гектары ржи. Можно только представить, насколько измученной и уставшей возвращалась вечером с жатвы. Но при этом никогда не жаловалась на трудности. И никакой платы