День премьеры неумолимо приближался. Это произошло в субботу 21 ноября 1951 года.

      Если бы не поддержка со всех сторон, мои дрожащие ноги не смогли бы вообще вынести меня на сцену, а руки, наверное, не удалось бы оторвать от занавеса, в который я вцепилась мертвой хваткой. От ужаса перед предстоящим я плохо соображала, что делаю.

      И вдруг совершенно спокойный голос:

      – Жижи, я жду тебя на сцене…

      Я даже не помню, кто именно это произнес, но сказано было удивительно верно, я вдруг почувствовала, что трясущаяся от страха Одри перестала существовать и появилась Жижи, которая вон там, на ярко освещенном кусочке мира, должна прожить часть своей жизни. А что при этом на нее посмотрят, так ничего, для этого все и затеяно.

      Я окунулась в жизнь Жижи, перестала думать о зале, даже об ответственности, не вспоминала интонацию, с которой должна произнести что-то, я просто жила и даже пожалела, когда все закончилось.

      Но потом был ужасный момент, всего миг, за который я решила, что кино в тысячу раз легче театра, потому что можно не ходить в кинозалы и не читать рецензий, а на сцене сразу слышно, приняли спектакль или нет.

      Занавес опустился, и… тишина! Позже мне твердили, что аплодисменты прозвучали сразу, но тогда показалось, что прошло как минимум полчаса, я даже чуть не расплакалась. Взвинченные до предела нервы не могли выдержать и секундной задержки. Я с ужасом перевела взгляд на Кэтлин, мелькнула мысль: неужели провал?! Глаза Кэтлин улыбались, и тут из зала докатились звуки аплодисментов.

      Крепко держа меня за руку во время поклона, Кэтлин с удовольствием сказала:

      – Молодец, девочка!

      Режиссер спектакля Раймон Руло хмыкнул:

      – Посмотрим, что скажут господа журналисты…

      Журналисты сказали то, что меня сильно расстроило. Газеты очень сдержанно отнеслись к самому спектаклю, почти не заметили прекрасную игру Кэтлин, зато почему-то хвалили меня саму!

      Гримерная завалена букетами.

      – Откуда это?!

      Готлиб хохотал:

      – Из цветочных магазинов.

      – Но почему все принесли ко мне?!

      – Потому что их передали тебе.

      Я не могла понять:

      – Так нечестно, я играла много хуже всех, я просто бездарь и неумеха!

      – Публика дарит цветы тем, кто ей понравился больше всего.

      Мы пили шампанское, а я все пыталась извиниться перед остальными.

      – Да за что, Одри?!

      – Я играю хуже всех, я самая неумелая, а превозносят меня.

      Кэтлин Несбитт рассмеялась:

      – Это хорошо, что ты понимаешь, что умеешь не все,