Она лежала совершенно неподвижно. Волосы золотым кружевом рассыпались по подушке, лицо чуть трепетало при каждом вздохе, как поверхность воды в пруду. Сквозь нежную кожу рук просвечивали тонкие сиреневые вены. У самого Байрона руки были по-детски мягкие и пухлые, как персик, а вот у Джеймса вены уже отчетливо проступали и тонкими нитями тянулись от костяшек пальцев к запястью, обещая в недалеком будущем превратиться в выпуклые извилистые «веревки», как у взрослых мужчин.

      В половине седьмого будильник разорвал царившую в спальне тишину, и мать сразу открыла глаза, так и сверкнувшие синевой.

      – Привет, солнышко.

      – Мне как-то не по себе, – сказал Байрон.

      – Господи, неужели ты снова об этих секундах? – Она взяла стакан с водой и приняла свою ежедневную таблетку.

      – Может, их уже сегодня, наконец, прибавят?

      – Неужели Джеймса это тоже так волнует?

      – Нет, он, по-моему, и вовсе об этом позабыл.

      Мать вытерла губы, и Байрон увидел, что она улыбается. На щеках у нее сразу появились две крохотные ямочки, словно кто-то пальцем нажал.

      – Время у нас уже меняли, и не раз. И еще наверняка будут менять. Если эти секунды действительно добавят, об этом сразу же напишут в «Таймс». И уж в «Нэшнуайд»[4] все, конечно же, подробно расскажут.

      – У меня сразу же голова болеть начинает, стоит об этом подумать, – пожаловался Байрон.

      – Да ты даже не заметишь, когда это случится. Две секунды – это такой пустяк.

      У Байрона от возмущения аж кровь бросилась в лицо. Он резко вскочил, потом снова сел и воскликнул:

      – Вот чего никто из вас, к сожалению, не понимает! Две секунды – это на самом деле огромный отрезок времени! В них заключена разница между случившимся и не случившимся. Достаточно одного крохотного лишнего шажка – и ты рухнешь с обрыва. Нет, это очень, очень опасно! – Байрон говорил торопливо, лихорадочной скороговоркой.

      Мать посмотрела на него озадаченно, такой вид у нее делался, когда она пыталась подсчитать, сколько истратила денег. Потом она сказала:

      – И все-таки нам пора вставать. – И встала. И раздвинула занавески в эркере и выглянула наружу. Летний туман стекал с холмов Кренхемской пустоши и был таким густым, что казалось, вот-вот смоет и унесет с собой и сад, и холмы за ним. Мать быстро посмотрела на свои наручные часики.

      – Двадцать четыре минуты седьмого, – сказала она, словно сообщая по телефону точное время.