Дверь открыла полная женщина с огромной грудью. Я даже испугался. Столько прелестей и так близко. «Ты кто?» – спросила она, преградив дорогу в свои апартаменты. Я слышал, как в квартире орали дети, а из кухни несло борщом. Я назвался и назвал имя Макара Дыбы. Она сразу заулыбалась и отодвинула могучий торс, давая мне дорогу. Везде висели, лежали и свешивались ковры. На комоде, в окружении хрусталя и дорогой безвкусицы, сверкали золотом и глазурью фарфоровые стаканчики в виде рыбок, а в простенке едва умещался огромный экран японского телевизора – днепропетровский бомонд уважал размах. Меня усадили в кресло, предварительно согнав с него огромного кастрированного кота Тараську, и захлопнули дверь к орущим детям.

      – Мне о тебе говорили. Ты москаль? – Я промолчал. – И я не хохлушка. Родители тут с войны осели.

      – А я как раз украинец. Отец учился в МГУ, женился и остался в Москве.

      – Неважно. Жрать будешь?

      – Спасибо, я сыт.

      – Напрасно, а то борща насыплю. Гарный борщок Дунька сробила.

      Я удержался, хотя назвать свой завтрак плотным никак не мог.

      Она сняла фартук и уселась напротив. Огромные груди без фартука выглядели еще монументальнее. Я включил диктофон:

      – Мне сказали, что вы вместе учились. Можешь о ней рассказать?

      – О премьерше, что ли? Покоя от вас нет. То один борзописец домогается, то другой. Я жинка застенчивая. Мне гутарить дюже трудно. – Она явно наслаждалась своей ролью, но пыталась скрыть это и набить себе цену. Маленькие заплывшие глазки буравили мне внутренности. Мне казалось, что моя слепая кишка скручивается от ее взгляда. – Да чего о ней гутарить? Училась она через пень колоду. Все больше что-нибудь спереть старалась. Оне же с матерью голодранцы. Жили без чоловика, як попрошайки… За гарну отметину с пятнадцати року готова была под учителя лечь. Уж не упомню, кода по рукам пошла. С детства этим местом и робила. И так до самого верху.

      Я опешил. Такое о первой леди державы не всякий журналист переварит.

      – Больно у тебя все просто. Значит, этим местом, говоришь? Что же, оно у нее золотое или платиновое? Ваши хохлушки у нас на Тверской за двадцать долларов стоят, а премьер-министров из них что-то не получается.

      Она на секунду задумалась. Глазки забегали, оставив в покое мою прямую кишку. Но быстро нашлась:

      – Надо знать, кому давать, мил человек. Вот в этом она дюже разбиралась.

      Я не верил своим ушам! Если так и дальше пойдет, я скоро отработаю аванс. Но что-то меня насторожило. Показалось, что ответами бабы руководила или черная зависть к бывшей однокашнице, или это хорошо поставленный и отрежиссированный кем-то номер. На такой примитив я не рассчитывал, но игра требовала продолжения. И я продолжил:

      – Что же люди ее на руках носят? Особенно сейчас? Во время Большой войны не до сантиментов. Я слышал, многие связывают с ней надежду выжить.

      Она посмотрела на меня, как на несмышленого ребенка:

      – Со страха и с чертом кохаться станешь. Народ эвон как напуган.

      Я