Мы едем с Пашей по ночной Москве. Звучит красивая музыка – наверное, из старых американских фильмов. Во всяком случае, после двух бокалов «Мерло» мне представляются вокруг бескрайние прерии – несмотря на то, что мы едем по Садовому Кольцу.

      – Ты что-то не выглядишь радостным… – вмешивается в картины прерий громкий Пашин голос.

      Я пожимаю плечами:

      – Куплю квартиру – исполнится мечта. К чему потом стремиться дальше?

      – До квартиры же к чему-то стремился?

      Я задумываюсь и снова пожимаю плечами:

      – По-моему, нет.

      – А твое искусство… Разве не в нем у тебя всегда был смысл жизни?

      Я в третий раз жму плечами. Паша молчит, потом прерывает паузу:

      – Деньги с брюссельской выставки?

      – Выставка провалилась, – как можно более обыденным голосом отвечаю я.

      – Да ты что?! Не поняли твое искусство?

      Прерии, вернитесь ко мне… Заклинаю…

      – Искусства больше нет. Есть только его интерпретации. То, что провалилась выставка, – не моя вина, а недоработка интерпретаторов.

      – Суки… – сочувствует Паша, – подай на них в суд.

      Великолепная идея! Судебный иск, как минимум, на миллион долларов. Но я возвращаюсь к нашему разговору:

      – Дело даже не в них… Когда искусства стало слишком много, оно умерло. Возможно, то же происходит теперь с интерпретациями: их становится слишком много.

      Глубокая пауза. Мы проезжаем один светофор, другой…

      – Так что же теперь делать? – в голосе Паши дрожь волнения за судьбу мирового искусства.

      Я тоже держу паузу, пока она не становится драматически художественной, потом прочувственным голосом отвечаю:

      – Интерпретировать интерпретации.