Вечер. Горит коптилка. Поезд медленно тащится. Часто и вовсе останавливается из-за всяких неисправностей.

      Покачиваются ранцы. Дымят трубки. Собака, взобравшись ко мне на колени, мирно спит. Адольф Бетке перебирается ко мне и гладит ее.

      – Ну вот, Эрнст! – помолчав, говорит он. – Пришло время нам расстаться.

      Я киваю. Странно, но я совершенно не представляю себе, как буду жить без Адольфа, без его зорких глаз и спокойного голоса. Он взрастил меня и Альберта, пришедших на фронт неопытными новобранцами, и я думаю, что, не будь Бетке, я вряд ли остался бы в живых.

      – Мы должны с тобой часто встречаться, Адольф. Непременно, – говорю я.

      Меня ударяют каблуком по лбу. Над нами в багажной сетке сидит Тьяден и усердно пересчитывает свои деньги: он прямо с вокзала собирается в бордель. Чтобы заблаговременно настроиться соответствующим образом, он делится опытом с несколькими солдатами. Никто не воспринимает это как свинство: его охотно слушают, – речь ведь не о войне.

      Сапер, у которого не хватает двух пальцев, рассказывает с гордостью, что его жена родила на седьмом месяце и все-таки ребенок весил целых три килограмма. Леддерхозе подымает его на смех: этого, мол, не бывает. Сапер не понимает и по пальцам считает месяцы между побывкой дома и рождением ребенка.

      – Семь. Так оно и есть. Я не ошибся, – говорит он.

      Леддерхозе икает, двусмысленная усмешка кривит его лимонно-желтое лицо:

      – Значит, кто-нибудь за тебя постарался.

      Сапер пристально смотрит на него.

      – Что? Ты что там несешь такое? – говорит он, запинаясь.

      – Что ж тут непонятного? – гнусавит, потягиваясь, Артур.

      Сапера бросает в пот. Он снова считает. Губы у него дрожат. У окна корчится от смеха бородатый толстяк, обозный ездовой.

      – Ох и осёл же, ну и осёл…

      Бетке встает.

      – Заткнись, толстомордый! – говорит он.

      – Почему? – спрашивает бородач.

      – Потому что заткнись. И ты тоже, Артур.

      Сапер побледнел.

      – Что мне теперь делать? – беспомощно бормочет он и высовывается из окна.

      – Самое лучшее, – задумчиво изрекает Юпп, – жениться, когда дети совсем взрослые. Тогда такая история никогда не произойдет.

      За окнами тихо скользит вечер. Темными стадами легли на горизонте леса, поля слабо мерцают в тусклом свете, падающем из окон поезда. Нам осталось всего два часа пути. Бетке встает и приводит в порядок свой ранец. Он живет в деревне, за несколько остановок до города, и ему выходить раньше нашего.

      Поезд останавливается. Адольф пожимает нам руки. Неловко спотыкаясь на маленьком перроне, он озирается, и взгляд его в одно мгновенье впитывает в себя пейзаж, как иссохшее поле – дождевую влагу. Затем он поворачивается к нам, но уже ничего не слышит. Людвиг Брайер, хотя у него и сильные боли, стоит у окна.

      – Двигай, Адольф, не жди, – говорит он. – Жена небось