Глубоким прискорбием сообщаю мама скончалась сегодня утром. Отец.

      79

      Китти позвонила у подъезда знакомого дома на Харрингтон-Гарденз. Горничная сказала, что ее отец у себя в кабинете, и она тихонько отворила дверь: он сидел у огня с вечерней газетой в руках. Когда она вошла, он поднял голову, отложил газету и суетливо вскочил с места.

      – А-а, Китти, а я ждал тебя следующим поездом.

      – Не хотелось тебя беспокоить, ты бы еще вздумал встречать меня, вот я и не сообщила точное время.

      Он подставил ей щеку для поцелуя движением, которое она помнила с детства.

      – А я тут просматривал газету, – сказал он. – Я уже два дня газет не читал.

      Он, видимо, считал нужным оправдаться в том, что занимался таким обычным делом.

      – Ну и правильно, – сказала она. – Ты, наверно, устал ужасно. Ведь мамина смерть явилась для тебя неожиданностью?

      С тех пор как они не виделись, он постарел, похудел. Маленький, сухонький, аккуратный.

      – Хирург сразу сказал, что надежды нет. Она была больна больше года, но не хотела обращаться к врачам. Хирург сказал, что у нее должны были быть сильные боли, просто чудо, как она их терпела.

      – И никогда не жаловалась?

      – Говорила иногда, что ей нездоровится, а на боли не жаловалась, нет. – Он помолчал, посмотрел на Китти. – Ты очень устала с дороги?

      – Не очень.

      – Хочешь взглянуть на нее?

      – А она здесь?

      – Да, ее привезли сюда из больницы.

      – Да, пойду сейчас же.

      – Мне пойти с тобой?

      Что-то в его тоне заставило Китти бросить на него быстрый взгляд. Он слегка отвернулся, отводя от нее глаза. За последнее время Китти научилась безошибочно читать чужие мысли. Недаром она изо дня в день прилагала все силы, чтобы по случайному слову или необдуманному жесту угадать тайные мысли мужа. И сейчас она сразу уловила то, что отец пытался от нее скрыть. Облегчение, вот что он чувствовал, огромное облегчение, и это его пугало. Почти тридцать лет он был верным и преданным мужем, ни разу ни словом не отозвался плохо о своей жене, и теперь ему следовало горевать о ней. Он всегда делал то, чего от него ожидали. Он счел бы непозволительным хотя бы неосторожным взглядом или намеком выдать тайну – что он не испытывает того, что в данных обстоятельствах полагалось бы испытывать безутешному вдовцу.

      – Нет, я лучше пойду одна, – сказала Китти.

      Она поднялась по лестнице и вошла в большую, холодную, претенциозно обставленную комнату, материнскую спальню. Как хорошо она помнила эту массивную мебель красного дерева