– Просто. Ну, так что?

      – Да не надо меня провожать! Ни просто… никак. И вообще, чего тебе от меня надо?

      – Люблю я тебя!

      Сказал. Все – таки сказал. Не думал даже, не готовился. Хотя, нет, уже почти два года готовился. Каждый день. Но вот так, сразу, на одном дыхании! Но Максимилиан почему-то был уверен в себе. И теперь глаза его встречались с ее, образуя, как ему казалось, неразрывную нить. Казалось.

      После минуты молчания Ее глаза сначала округлились, брови поднялись, выше некуда, а потом… потом Она просто засмеялась. Неприятно так, с каким-то похрюкиванием. А он не понимал, хорошо это или плохо. Он просто смотрел на Нее, не отрывая глаз. И вскоре Она, поняв, насколько неуместен в данный момент смех, приложила массу усилий, чтобы Ее лицо приняло серьезное выражение. Получилось.

      – Любишь, значит? – не столько спросила, сколько ответила девушка.

      – А может это весна? – Она улыбнулась. – Конечно, весна! Поверь, все пройдет. Это не любовь, это – весна!

      И Она засмеялась, легко выхватила из его рук сумку и убежала. Смеясь, убежала.

      И смех этот отражался от всего, к чему прикасался и с сумасшедшей силой кинжалами вонзался в грудь Максимилиану. И он, простреленный, раненный и избитый этим смехом, повторял:

      – Это не любовь, это – весна… не весна… любовь… любовь…

      На белой рубашке показались капли крови. Они тонкими паутинками, струившись, проползали в белый, слепящий глаза, снег. Свет фонарей, не понятно когда зажженных, теперь сливался с ночью. Но не плавно. Он как будто образовывал диаграмму, и она менялась, в зависимости от ритма биения сердца Максима. Под ногами уже была лужа крови, но звуки смеха еще, отталкиваясь от чего-то, вонзались иголками в почти безжизненное тело парня.

      Диаграммы не стало. Свет от фонарей превратился в черный туман. Максим посмотрел на свою грудь и увидел, что на месте сердца была дыра. В нее влетал холодный ветер и, проползая по сосудам ко всем частям тела, делал их вялыми, тряпичными. Руки парня интуитивно стали собирать снег, хлопьями летящий на землю. Им он залеплял свои раны.

      Но вскоре снегопад прекратился. Максимилиан стал собирать снег с земли пополам с грязью и окурками, стеклами и пакетами. Эту непонятную массу он вталкивал на то место, где должно было быть сердце.

      Этот смех… Он звучал хуже всякого оскорбления. Он убивал. Но до того как это сделать, еще и пытал. Пытал так, что ребра впивались в легкие, а руки заламывало назад.

      – Это не любовь, это – весна.