Замухрышка боялась, что придется блуждать впотьмах. Но оказалось гораздо лучше. То ли глаза привыкли к отсутствию света, то ли он все же был, излучаемый самими камнями.

      Уложенные ими дорожки превратились в границы. Дальше простирались владения тьмы. Прорезаемая бойницами и оконцами, она поднималась сначала сквозь арки павильона, а дальше уходила ввысь отвесными стенами и неясными очертаниями башен.

      Световые пятна казались зубами, а павильон – захлопнутой пастью. Тварь приложилась к земле и пожирала ее могучими челюстями. Но была не прочь закусить и человечинкой. А вместо того, чтобы убраться из этого места прочь, девушки поднырнули под своды.

      Растворились в пятнах зеленоватого света, отражавшегося от колонн и арок.

      Яркой фосфоресцирующей дорожкой они убегали в подбрюшье зверя и увлекали за собой.

      Бесшумно отворилась дверь, обычно злобно скрипевшая на любого, кто посмеет к ней притронуться.

      Снова темнота. По правую руку тянулась стена основного здания. Свет в некоторых кельях горел, вскрывая темноту строго перед собой. Но до первого этажа было такое расстояние, что его частичкам не хватало прыти опуститься сюда и осветить землю.

      Замухрышка почувствовала, как в груди лениво поворачивается страх. Страх перед ночью и тьмой, который не вытравить никаким одиночеством. Чего говорить о маленьком заплутавшем человечке, спящем, кушающем и справляющим нужду под неусыпным взором таких же заблудших доходяг.

      – Куда мы идем?

      Замухрышка чувствовала уколы совести. Как она может так малодушничать. Тем более при напыщенной девке из невест. Но она уже физически ощущала отвращение к тому, что вот-вот должно произойти. Она не имела ни малейшего понятия, что это, но ноги, руки и голова отчаянно сопротивлялись.

      Она впилась большим и указательным пальцами правой руки в мышцу между теми же пальцами левой.

      Болевое ощущение остановило поток мыслей, и она смогла слышать собственный голос, управлять движениями и мыслями.