Да я сидеть с трудом могу, не говоря уже о том, чтобы спуститься вниз.

      Пришлось достать еще один чек на двадцать долларов. Подписать и его. И швырнуть на постель.

      – Вот, держите.

      – Très bien, monsieur[9], – сказал он, схватив чек. – Все необходимые данные я возьму из вашего паспорта. Он у нас, внизу.

      Но я не помню, чтобы отдавал вам свой паспорт. Я вообще ничего не помню.

      – Я позвоню вам, как только «Америкэн Экспресс» подтвердит, что дорожные чеки действительны.

      – Они действительны.

      Еще одна подобострастная улыбка.

      – On verra. Поживем – увидим.

      Портье ушел. Я откинулся на подушки, чувствуя себя выжатым до предела. Лежал и тупо смотрел в потолок, словно загипнотизированный его голубой пустотой, мечтая раствориться в ней…

      Потом мне захотелось в туалет. Я попытался приподняться и спустить ноги на пол. Ни сил, ни воли… На ночном столике, кроме бутылки с водой, стояла ваза, в ней голубые гардении из пластика. Я схватил вазу, вытащил цветы и бросил их на пол, стянул трусы-боксеры, опустил пенис в вазу и помочился. Облегчение пронзило меня сладостной болью. Столь же пронзительной была и мысль: какое жалкое зрелище.

      Зазвонил телефон. Это был портье.

      – Чеки приняли. Вы можете остаться.

      Как любезно с вашей стороны.

      – Мне звонил Аднан. Он интересовался, как вы себя чувствуете.

      Ему-то какое дело?

      – Еще он просил передать, чтобы вы принимали по таблетке из каждой коробочки на ночном столике. Это предписание врача.

      – А что это за таблетки?

      – Я не врач, monsieur.

      Положив трубку, я принялся рассматривать коробочки и ампулы, пытаясь прочитать названия лекарств. Ни одно из них не было мне знакомо. Но тем не менее я сделал то, что велел портье: достал по таблетке из каждой коробки (всего их было шесть), положил в рот и запил большими глотками воды.

      Очень скоро я снова отключился – провалился в бесконечную пустоту, где не было места ни мыслям, ни ощущению времени, прошлого и настоящего, не говоря уже о дне завтрашнем. Это было как предвкушение смерти, которой однажды суждено будет схватить меня за горло, избавив от необходимости просыпаться по утрам.

      Дзинь…

      Телефон. Я снова был в голубой комнате и пялился в вазу, полную мочи. Часы на ночном столике показывали двенадцать минут шестого. Сквозь шторы пробивался свет уличного фонаря. День угас. Телефон не умолкал. Я снял трубку.

      – Пришел врач, – объявил господин Портье.

      У врача была сильная перхоть и обгрызенные ногти. Его костюм настоятельно требовал глажки. На вид лет пятидесяти, с обвислыми усами и редеющей шевелюрой,