Все-таки инспектор Поздняков ошибался, когда говорил мне, что знает его только шваль и шушера. Нашлось кому и доброе слово сказать. Хвалебных гимнов ему не слагали, но добрые слова были сказаны и в жэках, и жильцами в домах, и в отделении милиции, где он служил.

      Я воспользовался советом Чигаренкова, который сказал: «Если бы меня спросили, я бы посоветовал поднять всю документацию Позднякова – посмотреть, кого он мог в последнее время особенно сильно прищучить».

      Вот я и читал часами накопившиеся за годы бесчисленные рапорты, докладные, представления, акты и протоколы, составленные Поздняковым. Читал, делал в своем блокноте пометки и размышлял о том чудовищном котле, в котором денно и нощно варятся участковые. Этим я занимался до обеда. Во вторую половину дня ходил по квартирам и очень осторожно расспрашивал об инспекторе. Работа исключительно нудная и совсем малопродуктивная. Но этого требовала одна из версий, а я привык их все доводить до конца – не из служебного рвения, а чтобы не возвращаться назад и не переделывать всю работу заново.

      И отдельно я читал жалобы на Позднякова от граждан. Оказывается, на участковых подают довольно много жалоб.

      А потом говорил с Поздняковым, и снова читал пожухлые бумажки, и опять расспрашивал граждан…

      – Культурный человек, сразу видно: со мной всегда первый здоровается…

      – Зверь он лютый, а не человек…

      – Мужчина он, конечно, правильный, завсегда тверёзый, строгий…

      – Само собой, на деньжаты левые у него нюх, как у гончей…

      – Кощей паршивый, он мужа маво, Федюнина Петра, кормильца, на два года оформил…

      – А на суде ни слова о том, что Петька Федюнин с ножом на него бросался, – семью, понятно, жалел, детей ведь там трое…

      – Не место в милиции такому держиморде – он моему мальчику руку вывихнул…

      – Соседский