Он по обыкновению завтракал возле рынка, у молочных рядов, там всегда было чем поживиться. Выскребывая из стаканчика остатки ряженки, затыкая себе пасть белым хлебом, Шарик пытался думать о чем-то важном, чтобы не крикнуть: «мне бы маленький пароходик, маленькую страну из двух жителей, где соленые волны целый день жуют сушу. Где часы заменяет любимая, круглый год без углов отвратительных, где она не пытается сделать из тебя человека. Просто любит таким какой есть, похотливым, небритым, вонючим». Вряд ли можно придумать что-нибудь утопичней и лучше, тем более что ряженка улеглась в утробе, – побежал Шарик к Мухе, чувствуя острую нехватку женского тепла.

      – Муха, привет! У меня острая женская недостаточность – ввалился в жилище Мухи Шарик.

      – Это не опасно? – всполошилась заспанная хозяйка.

      – Для тебя нет.

      – А ты чего сегодня в такую рань?

      – Сегодня же выходной. Я рано встаю в выходные, чтобы они были длиннее. Я тебя разбудил?

      – Ну почти. Странный ты какой-то сегодня, Шарик.

      – Я же говорю у меня приступ женской недостаточности. Вышел я утром из конуры, встретил соседа, с которым мы в клетке на одном этаже, но все еще оставались людьми, и спросил, какое сегодня число?

      – Сегодня кажется осень, но я не уверен.

      – Осень? уже?

      – Тут я опомнился: осень, а я еще не израсходовал порох с весны. Слышишь, Муха, как одиноко бродит во мне герой лирический.

      – Не герой, а гормон, – возразила Муха.

      – Пусть так, он не может найти утешения, представляешь пустую берлогу, мою пустую постель над нею картина со странным названием: «ни весны ни будущего ни искусства».