По ночам, во сне, Мария часто разговаривала – негромко и нежно, однако бессвязно. А Чуб, если ему случалось не спать в такие минуты, тщетно прислушивался к супруге в надежде уловить хотя бы тени конкретных фактов. И досадливо гадал, из каких золотых грёз приходят к его спутнице жизни эти слабовменяемые призраки звуков, упорно не желающие превращаться в действительные слова, которые способен переварить человеческий разум. Впрочем, он понимал, что ни во сне, ни наяву добиться полной высказанности невозможно, ибо далеко не всё, происходящее с людьми, годится для словесного оформления.

      В идеале завершающей точкой любого начинания должно быть чувство глубокого удовлетворения. Но Чуб по отношению к своему переходу из холостого состояния в женатое не испытывал чувствительной глубины (такой, например, как в минуты, когда, лёжа на кровати, он приникал глазом к дыре в стене, чтобы всматриваться в космическую тьму и выискивать в ней бесконечно разнообразные пространства, и наполнять их знаками и картинками, коих на самом деле не мог, а только хотел бы увидеть). Впрочем, данному факту Чуб нисколько не удивлялся, ибо свадьба не являлась его собственной задумкой, которую он бы вынашивал и лелеял загодя в сокровенной прохладе душевных тайников, как это обыкновенно происходит у других людей с более мягким устройством характера и старомодным набором семейных установок в умственном пространстве. Чубу хотелось гораздо большего от жизни (он даже не сумел бы полномерно пересказать, насколько многого ему хотелось, однако понимал, что и половины желаемого нельзя достигнуть в течение человеческого века, пусть и максимально продолжительного). Ну и что же, он не видел в этом ничего зазорного. Ведь каждый представитель свободного разума для того и появляется на свет, чтобы чего-нибудь хотеть. А иначе какой смысл во всём остальном? Никакого, сплошная насмешка и пустая формальность вместо полнокровного движения к самосознанию и гордости.

      С другой