Дом на Баумановской. Юлия Ли
Читать онлайн книгу.
сказал, когда она меня на второй год грозилась оставить. А еще добавил, что лоб расшибу, но докажу, что проживу и без этих игреков. Ты одна в школе осталась, кто решился взять надо мной шефство. Кто только за этим столом не сидел: и Толик Степанов, и Женя Сорокин, и Ленка Филина. Все со мной в конце концов соглашались. Так и говорили: а ну тебя, Коля, чего с тобой время терять. Уже и отец рукой махнул, хотя в прошлом году грозился нанять учителя. Согласись и ты.
– Не-а, не дождешься.
– Это дело принципа, понимаешь? Ну не нужна музыканту математика. Пусть меня и на третий год оставят, и на четвертый. Пусть опять не примут в комсомол и галстук этот отнимут, – Коля нервно оттянул от горла красный узел, аккуратно повязанный у воротника его выглаженной рубашки с бантовыми карманами, похожей на юнгштурмовку, только пошитую из белого сатина. – Пусть я в этой школе помру. Тогда, быть может, мне воздвигнут памятник, – он вскинул голову, взгляд его подернулся печалью, и он откинулся на спинку венского стула. – И напишут большими буквами: «Здесь умер великий композитор и поэт, виолончелист Николай Николаевич Бейлинсон, отдав жизнь за истину!»
Майка упрямо фыркнула, оборвав его фантазии.
– Математика все равно нужна.
– Зачем? Чтобы посадить обидчика в лужу, когда он тебе про дроби задачку задаст, пытаясь алгеброй гармонию поверить, а душу запихнуть в знаменатель?
– Во-первых, в числитель. В знаменатель Лев Толстой вкладывал сознание.
– Это все казуистика!
– Ничего не казуистика. И знаешь, как сделать, чтобы твоя дробь была больше?
– Ну и как? – скривился в кислой улыбке Коля.
– Знаменатель должен быть меньше числителя.
Его лицо замерло на мгновение, глаза потемнели – вычисления на лице отразились физическим напряжением скул и посинением вен на висках. Он не был тугодумом, но с цифрами у него действительно всегда были какие-то патологические трудности, которые стали особенно отчетливо проявляться в последний год. То ли математика стала сложней, то ли Коля – вредней.
– Как называется такая дробь? – сжалилась Майка.
– Не помню, – выдохнул он.
– Ты издеваешься? – спросила она, сузив глаза. Но не дождалась ответа, стала объяснять, что такое неправильная дробь и что, если взять единицу, поделить ее на десятеричную дробь, которая меньше единицы, – например одну сотенную, тогда в итоге получится цифра, равная ста; а если не брать одну сотенную, а даже одну десятую, то ответ все равно будет больше единицы.
Коля, слушая ее, расслабился, подпер подбородок рукой и улыбался, как блаженный дурачок.
– Tu es une charmante petite épine[2], – проронил он с печальным привздохом. – Ты такая чудная. Неужели тебе это кажется забавным? Пройдет год, два, три, и ты будешь сама над собой смеяться.
– Два ноль в мою пользу, – парировала она невозмутимо. – Я опять заставила тебя сесть в лужу, а ты и этого не заметил. Какую глубокую мысль вложил Толстой в этот афоризм, но для тебя он скрыт.
– Я
Ты – очаровательная маленькая колючка (