– Как странно. Весь мир идет ровно, красиво, шепчет правильные молитвы, слова, составляет правильные списки дел. Только одна земля лежит, плачет. Слышен ее монолог, который, кажется, никогда не найдет слушателя. Она не составляет списки дел, потому что для вечности график не нужен. Почему же вопит она? Потому что понимает, что для вечности она оступается, точно дитя, которое уже порочное, но еще не умеет ходить и постоянно падает в грязь. Дитя лежит в грязи и изредка, завидев чистый свет, хочет встать. Встает, но понимает, что для такого света не подходит такое грязное и дурно пахнущее. Грязь заставляет кожу чесаться, покрываться отравленными волдырями, но грязь уже дает привычное тепло, сплачивает. Так и получается, что каждая секунда поделена на стыд и страдание от волдырей и на продолжение пребывания в теплой отравленной грязи. Помогает ли более здоровая земля? Нет, она сторонится ее, чтобы не заразиться. Но застрахована ли она сама?

      Раньше винила эту субстанцию, винила свои пороки. Но теперь понимаю, что ей тоже тяжело. И виновата совсем не она во мне. Пишу на полях инфинитив «любить», потому что теперь точно знаю, что люблю ее. Любить – значит жалеть.

      Что это для меня теперь после веков ненависти и желания закончить все? Что теперь это для меня после спасительных, но не с молоком впитанных пятикратных зовов, что это теперь? Это все те же одинокие женщины, которые решили найти пристанище, но нашли другое. Все это было в попытке. В попытке доказать себе, что нужна и востребована, в попытке найти тепло. На самом же деле мертворожденная идея не даст тепла, она даст такое же тепло, как и могильный камень, который будет охлаждать твою душу, «анальгировать» ее, давая комфорт в пахнущей субстанции.

      Что это? Это запьяневшие от всего, чего только можно, люди, убийцы плоти другого, убийцы своей души, которые хотят пойти в храм, но не могут, потому что боятся, что поздно идти туда, и еще в большей агонии начинают предаваться болотистой субстанции, рождая новые и новые витки жизнедеятельности там, погружаясь в тесную трясину еще сильнее. Что это? Это злые сироты, которым не хватает любви. Что это? Это злые все, потому что даже две тысячи лет назад добавили в молоко любви плесень. Как можно не любить их? Как можно не любить преступников и не желать их сожаления, когда однажды сам совершил преступление и получил надежду на прощение? Как после пролонгировать ненависть во имя справедливости, а значит, двуликую трясину? Рагда, ты любишь гадость! Рагда, уезжай к нам навсегда! Нет. Я останусь здесь. Только приеду написать и сказать, а потом снова вернусь сюда. Я могу говорить все, что хочу, потому что я – Рагда, я могу быть везде и любить всех, потому что я – Адамовна, я имею способность любить иррациональность, быть преступником и надеяться на всеобщее очищение, потому что я – Иванова.

      Мисс Колднесс сказала, чтобы по дороге в Или я писала все, о чем я думаю. Потому что в нашей жизни очень важен путь. И на пути этом нам обязательно встретится любовь, которую мы растопчем. Я беру тетрадь и пишу. Ничего не зачеркиваю, потому что важна каждая мысль.

      Мы всегда думаем, что именно сейчас настали плохие времена. Безусловно, вкус у них апокалипсический. Но если возвратить сознания не на пятьдесят лет, а на пятьдесят веков, то можно понять, что человечество было одинаковым всегда. Другое дело, что нам посчастливилось родиться в ближайшие две тысячи лет.

      Прямо о некоторых вещах говорить не люблю, потому что верна своей цис-женской манере говорить загадками. А еще манере символиста.

      Когда-то животные не ели мяса, а люди не были порочны. Хищник мог лежать на плече у человека, и ему не было страшно. Так бывает и с человеком на первых порах жизни. Почти с каждым. Однако пройдет еще немного времени и самым прекрасным и романтичным периодом в жизни каждого человека будет момент, когда его родители еще даже не познакомятся. В идеальном понимании детство – Эдем. Нет причин сомневаться в том, что все так просто: главные ценности