В тени этого дерева

      он отдохнул когда-то;

      прошло лет триста,

      и все еще в листве

      вибрирует воспоминанье.

      И соловей священный, что гнездо

      на ветках охраняет,

      также хранит преданье,

      которое услышал соловей,

      такой же, как и он,

      из уст святого пилигрима ранее.

      Когда клонится солнце тех времен

      и у холмов подножья тени удлиняет,

      невнятно птичка слова эти повторяет,

      что прозвучали человечьим языком,

      но превратилися в небесные скрижали.

      И дерево их понимает, и листва,

      их слыша, в такт кивает.

      «Я жить хочу один, —

      так Пепе говорил, —

      чтоб не причесывали

      и не умывали».

      «Один? ты потеряешься

      и будешь плакать», —

      ему Марица возразила.

      Вот разговор детей…

      И их отец подумал:

      «Тот, кто живет один,

      теряется и плачет,

      и его никто не слышит.

      Один… И кто же не один?

      Все одиноки,

      каждый в самом себе,

      и наша жизнь —

      лишь одиночество,

      не более,

      мы потерялись все

      и плачем,

      и нас никто не слышит».